Легенда о единороге и деве.
Давным-давно на краю Броселиандского леса жил король по имени Борон, ненавидимый своим народом. Единственной, на кого отзывалась его душа оставалась его дочь Тереза. Она была из числа тех, кто видел в людях только хорошее и внушала всем любовь.
Как-то раз в лесу близ Боронова царства заметили единорога. И все припоминали, при каких обстоятельствах единорог являлся в последний раз. Тогда это совпало со смертью Боронова деда, которого Борон чем дальше, тем больше напоминал.
В скоре Борон узнал о появлении единорога и стал думать, как завладеть его рогом. Силой единорога было не взять - в лесах ли, в горах ли – он может исчезнуть, как исчезает дым. Только те человеческие существа, которым он всецело доверяет, может подпустить он к себе, а это не кто иной, как только чистейшие девы. " Так найдите мне чистую деву, и с ее помощью мы устроим ловушку, " – сказал в нетерпении король. « Но если она будет посвящена в этот замысел, господин, единорог может почувствовать это и не поддастся на обман, » - отвечали мудрецы и советники. « Ну так мы ей не скажем, болваны!» Но чистейшей из всех дев была, несомненно, его дочь.
Тогда Борон засомневался, но откладывать ничего не стал. На следующий день Борон с Терезой выехали в лес в сопровождении дюжины рыцарей (Тереза, конечно, ничего не знала.) Вскоре они выехали на лесную поляну, в середине которой рос могучий дуб. Принцесса уселась на шелковых подушках в ожидании, тогда как король и его свита скрылись в лесу. Весь день прождала принцесса единорога, и лишь когда солнце стало садиться, из чащи вышел единорог. Он долго не спускал глаз с Терезы, но вскоре он ступил на поляну и отправился к ней.
Единорог помешкал немного, как бы желая убедится в чистоте ее сердца, затем согнул ноги и опустил голову ей на колени. И вдруг из–за деревьев вылетели король и его рыцари. Единорог вскочил на ноги, но было уже поздно. Еще мгновение - и единорог повергнут наземь ударом булавы. Но тут Тереза пришла в себя и с криком бросилась сквозь кольцо всадников, пала на поверженного единорога и обхватила его голову своими руками.
« Убейте сначала меня, как мне жить, зная, что я предала столь благородное доверие!» - закричала она. Борон приказал своим людям оттащить ее, но ни один из них не посмел тронуть принцессу. Тогда король хотел уже сам отсечь рог, но вовремя остановил руку. Как будто вспышка осенила его – он понял, во что он превратился: едва не уничтожил единственное на свете существо, которое любил больше себя самого. В этот миг единорог очнулся и с трудом поднялся. Затем повернулся к королю и наставил свой рог на его шею. « Пожалуйста, ради меня, пощади моего отца, » - взмолилась Тереза. Единорог повернулся к принцессе и окинул ее загадочным взглядом; затем несколько быстрых скачков – и он скрылся из глаз, серебром сверкнув в лунном сиянии. С тех пор Борон стал другим человеком. Вернее сказать, он снова стал таким, каким был когда-то – щедрым и честным.
Предсказание сбылось – явление единорога ознаменовало собой конец дурного царствования.

Легенда о крысолове
Гамельн – этот немецкий городок стал известен на весь мир именно благодаря крысам, а точнее, знаменитой легенде о Крысолове. Согласно этой легенде, город заполонили грызуны, их расплодилось так много, что они уничтожили все запасы пищи жителей города. Никакими средствами не удавалось избавиться от нашествия крыс, пока не появился в Гамельне странный человек в пестром плаще и с волшебной дудочкой, который за определенное вознаграждение пообещал избавить город от всех-всех крыс.
Горожане пообещали ему заплатить, а Крысолов достал свой инструмент и стал играть. Удивленные жители не верили своим глазам, когда из домов и подвалов стали выбегать мыши и крысы, окружая Крысолова.

Когда их стало очень и очень много, человек с дудочкой отправился в сторону реки, вся стая грызунов последовала за ним, а потом бросилась в реку и утонула. Обрадованные жители, однако, не расплатились с Крысоловом, поняв, что опасность им больше не грозит. Он в обиде ушел из города, но вскоре вернулся вновь.

Когда все жители были в церкви, Крысолов принялся играть на своей дудочке, но теперь к нему бежали со всего города не грызуны, а маленькие дети от 4 лет и старше. Он играл до тех пор, пока все дети не собрались вокруг него, после этого он вышел через восточные ворота города и скрылся вместе с ними в горах.
Братья Гримм в своих «Немецких легендах» утверждают, что тогда пропало 130 детей, и лишь троим (по другим источникам двоим) из них удалось вернуться – один из малышей был слепым, другой немым, а третий вернулся за своей одеждой. Дети рассказывали, что видели, как всех детей повели в пещеру, а потом они вышли в горах Зибенбюрген.
Интересен тот факт, что легенда эта включена в школьную программу многих стран мира, а нашествия крыс действительно не давали покоя жителям в 13 веке. Каждое воскресенье с мая по сентябрь в Гамельне прямо под открытым небом проходит бесплатный спектакль по мотивам этой легенды. Более 80 актеров играют перед зрителями это представление, можно смотреть и есть булочки, испеченные в виде крыс, являющихся символом этого городка.
Появление крысолова и исчезновение детей зафиксировано как исторический факт. Улица, по которой крысолов увел детей, названа улицей Молчания, и на ней до сих пор нельзя бить в барабаны. Известно, что в средние века профессия крысолов была весьма востребована, даже при дворце короля был придворный крысолов. А легенда о крысолове вдохновила многих писателей и стала основой для многих их произведений и народных сказок. Например, Гете и Гейне, Сельма Лагерлёф, Марина Цветаева, Александр Грин не обошли стороной проблему нашествия крыс в своём творчестве.
Подробнее о легенде можно узнать в городском музее, где хранятся скульптурки музыканта с флейтой, картина - с детьми на лугу...

Повествуют о легенде и книги на разных языках, в том числе и на японском. китайском, выставленные в витрине под стеклом..
И даже карта мира рядом – всемирно-известная легенда. У Марины Цветаевой есть поэма «Крысолов», посвященная этому городу...

Согласно одному варианту предания, все дети утонули в Везере, по другому — скрылись в глубине горы Коппенберг. Есть и такой вариант: все дети прошли сквозь гору и оказались далеко от родного города...
В 80-х годах прошлого века Гамельн был отреставрирован, городок сам по себе сравнительно небольшой – можно весь обойти примерно за час, но прогулка впечатляет надолго. Своеобразный архитектурный стиль выражен в украшенных фронтонах с алмазообразными камнями и улиткообразными украшениями, в головах с праздничными масками, призванными отпугивать злых духов, и в богато украшенных крытых балкончиках. Яркими образцами этого стиля являются Дом Крысолова, Дом руководителей церковных учреждений, Дом свадебных обрядов и Дом имени Ляйста. Весь центр города смотрится как один большой музей, который в то же время является оживленной торговой точкой. В год Крысы побывать в Гамельне особенно интересно и приятно.

Это произошло однажды утром, вскоре после того, как бороздящие моря скандинавы колонизировали Фаррерские острова, расположенные в удаленном северном уголке Атлантики, когда некий поселенец, зажав в кулаке нож, направился к торфянику нарезать топлива на зиму. Над фьордами и протоками, прорезавшими береговую линию, кольцами подымалась дымка, а под ногами хлюпала тонкая мантия травы и мха, укутавшая покатые склоны острова. Прямо перед ним маячили высокие, лоснящиеся от дождя скалы из черного базальта. Вот тогда путник и вспомнил сказания о гномах. В них говорилось о второй расе, населявшей эти заброшенные острова, — о народе, который мало кто видел. Представители этого племени появлялись в струйках дыма, круживших над камнепадами, где гномы скрывали крошечные кузницы в кучках пепла, образовавшихся у подножия утесов — мусор из крохотных кузниц, а также в поспешном звуке шагов, который иногда можно было услышать сквозь дымку, — это гном стремился укрыться от глаз смертного пришельца. Тем не менее во время осенних походов за торфом островитянин не замечал ничего необычного. Однако на этот раз все было по-другому. Тропинка извивалась сквозь груды булыжников, огибая затем основание скалы. На поверхности скалы распахнулся широкий зев расщелины, ранее не известной путнику, и в каменном разломе он заметил мерцание оранжевого зарева. Дым клубился над верхушкой расщелины, а из отверстия, словно из кузницы, доносились перестук и шипение.
Мужчина медленно, едва дыша, дюйм за дюймом продвигался вдоль подножия утеса ко входу в пещеру. Он осмелился бросить взгляд внутрь и тут же застыл в оцепенении. Там, глубоко в недрах скалы, находился источник пламени — ярко пылавший горн, извергавший вихрь огненных искр, устремлявшихся к остроконечному потолку. Силуэтами на фоне огня выделялись три крошечные фигурки, едва ли достававшие до пояса взрослого мужчины. Однако отбрасываемые ими черные тени зловеще метались по каменным стенам.
Только с большим трудом собирателю торфа удалось различить фигуры гномов-кузнецов среди валунов, составлявших их каменную кузницу. Кожа и фартуки этих созданий казались такими же закопченными и серыми, как и камень; тела были плотными и округлыми, как груда булыжников; лица — грубые и изборожденные, словно вырезанные из скал. Но постепенно глаза привыкали к полумраку и вспышкам пламени, и ему удалось разглядеть, чем занимался каждый гном в отдельности.
Один раздувал меха, при каждом движении вздымая облако искр. Другой с помощью щипцов удерживал пышущий пламенем кусок железа на звенящей наковальне, время от времени погружая металл в огонь для разогрева. Жилистые руки третьего держали молот.
Ритм этой работы казался сверхчеловеческим: гномы завершали работу над каждой болванкой несколькими ударами молота. Чтобы придать стали твердость и закалить ее, очередное изделие погружалось в ушат с водой, извергавшей облако пара и злобное шипение. А рядом росла гора предметов, которые казались взгляду бедного резчика торфа столь же прекрасными, как сокровища викингов. Там были добротно сработанные плуги, лемехи и косы; остро отточенные кинжалы, отливавшие металлическим блеском, присущим самой лучшей датской стали; здесь же находились гладкие округлые чаны и чайники и даже несколько изящных безделушек с серебряной огранкой.
Власть гномов над безжизненным металлом казалась магической, и наблюдатель был изумлен. По неосторожности он уронил нож на землю. При этом звуке гномы оставили работу; в пещере воцарилось молчание, погасли языки пламени. Мясистые лица кузнецов обернулись ко входу в расщелину, и пещерные жители болезненно заморгали в бледном свете зари.
Затем один из гномов нагнулся, выискивая что-то в куче выкованных изделий. Он выбрал нож длиной с человеческий локоть, отливавший сталью в зареве догоравших углей. Человек отпрянул в испуге, однако тотчас заметил, что гном держит нож за лезвие.
Горбатый и кривоногий гном паучьей походкой проковылял по выложенному булыжником полу пещеры. Он решительно вложил нож в ладонь человека, а в его взгляде смешались застенчивость и скрытая угроза.
Островитянин с восхищением уставился на лезвие, притягательное в своей яркости по сравнению с запятнанной торфом сталью его ножа, выкованного деревенским кузнецом. Когда он обернулся, желая бросить взгляд на искусных ремесленников, его глазам предстал лишь безликий камень. Гномы вновь скрылись во тьме скал.
Это была единственная встреча человека с гномами. В течение следующей осени скала ни разу не распахнулась, скрывая от чужого взора своих обитателей. Однако этот мужчина сберег лезвие и передал его детям, ибо оно никогда не ржавело и не тупилось и было редким сувениром, доставшимся от тайного народа.

Эта история произошла в XVII веке в Корнуэлле. Здесь стал часто появляться призрак. Рассказы об этом весьма противоречивы. С уверенностью можно сказать, что его звали Ян Трегигл и был он судьей в городке Треводер. Городок находился неподалеку от заболоченной, усеянной камнями местности под названием Бодминские Торфяники.
Трегигл был последним человеком, которого горожане хотели бы увидеть после его смерти. При жизни он был деспотичным, бесчестным и легко подкупаемым судьей, жестоким и жадным хозяином. Ходили слухи, что он изнасиловал и убил собственную сестру, а позже пытками замучил своих жену и детей до смерти. Несмотря на все это, он был на редкость здоров и сохранил до старости ясный ум. Он никогда не преследовался судом при жизни и, боясь адского наказания после смерти, уговорил одного монаха устроить его похороны на неосвященной земле — в месте достаточно подходящем для такой грязной и ничтожной личности.
Трегигл умер, был похоронен, и люди, живущие в окружающих Бодминские Торфяники деревушках, наконец вздохнули спокойно. Но призрак этого ужасного человека вернулся и все благодаря тому, что кто-то не умел держать язык за зубами.
Несколько месяцев спустя между ростовщиком и его должником возник спор. Оба они (к своему позору) были связаны с Трегиглом. Дело затянулось на несколько недель, прерываемое судебными расследованиями. Однако развязка наступила внезапно. Случилось это летним днем в здании суда, где разбирались дела округа Бодмин.
В комнате было довольно душно. Адвокаты, одетые в камзолы, потели над запутанным клубком аргументов. Уставший от жары судья выглянул в окно. Зеленые поля и деревья, дающие спасительную тень, навеяли мысли о приятном морском бризе. В это время должник даже под присягой наотрез отказывался признать факт подписания контракта с ростовщиком и своего долга.
Адвокат ростовщика отметил, что существовал свидетель сделки и что этим свидетелем был Ян Трегигл. Адвокат должника с ироничной усмешкой отвечал, что Трегигл, будучи мертвым, представляет собой незначительное доказательство. В этот момент должник потерял терпение. Он повторно отрекся от своего долга, который, как впоследствии выяснилось, все-таки существовал. И вдобавок сказал кое-что, о чем позже сильно пожалел: «Если бы только Трегигл мог видеть это, то клянусь Богом, он бы появился и подтвердил мои слова!»
Спустя секунду пол в здании суда заходил ходуном. Затем дверь распахнулась — на пороге стояла фигура Яна Трегигла, одетого в костюм, в котором он был похоронен — костюм окружного судьи. Лицо его было облеплено грязью и тронуто разложением, черные глазницы горели. Он призвал к вниманию всех присутствующих: адвокатов, ростовщика, должника и судью, который, оторвавшись от очаровательного пейзажа за окном, следил за происходящим с открытым ртом.
Сообщение призрака было кратким: «Он действительно задолжал указанную сумму». Сказав это, Трегигл указал на должника. После этих слов он степенно подошел к обманщику и заглянул ему в глаза: «Избавиться от меня будет куда сложнее, нежели вызвать».
Свидетельство призрака и послужило доказательством. Должник выплатил причитающуюся сумму, но несмотря на это призрак продолжал портить ему жизнь. Взбираясь по лестнице, ведущей в спальню, он слышал шорохи; он ложился в кровать, и та начинала ритмично двигаться, как если бы невидимая рука трясла ее. Иногда даже днем он ощущал на себе взгляд судьи, чувствовал прикосновение его одежды. Ощущение пропадало только на пороге церкви, но возобновлялось, как только он выходил наружу. Время от времени он видел призрака, манящего его полупрозрачной рукой.
Привидение постоянно оглядывалось по сторонам, и должник понимал почему. Трегигл принадлежал к другому миру, миру боли и тьмы. Покинув неосвященную могилу, он ежесекундно рисковал встретиться лицом к лицу с демоническими гонцами из ада.
Спустя несколько дней, должник был на грани помутнения рассудка. Осунувшийся, он сам стал похож на бестелесную душу. Направившись в церковь, он попросил освободить его от отягощающего проклятия. В течение всего разговора с монахом, за плечом последнего суетился и бесновался призрак Трегигла.
Несмотря на то что конец этой истории варьируется по-разному, большинство свидетельствует в пользу того, что монах изгнал неугомонного духа. Однако он так и не решился отправить душу в вечную тьму и низвергнуть ее в ад. Вместо этого он наложил на судью проклятие и направил его выполнять бесконечное задание в место достаточно удаленное от человеческих поселений. Монах забросил душу Трегигла в место известное в народе как Пруд Дозмари — далекий и одинокий водоем, заросший тростником и лишь иногда посещаемый корнуэльцами. Призраку было необходимо опустошить пруд, который, казалось, был безграничным.
Люди, случайно оказавшиеся около пруда ближе к ночи, рассказывали, что в лунном свете видели Трегигла у кромки воды. Призрачная фигура набирала воду в чайное блюдечко, как было приказано монахом. Над прудом проносились ветра, по водной глади били дожди, поверхность покрывалась льдом, который впоследствии таял, а призрак продолжал делать свою бесконечную работу.
Это продолжалось годами, пока должник и односельчане наконец не обрели покой. Однако однажды ночью далеко от Бодминских Торфяников раздался душераздирающий крик; следующей ночью крик подобрался ближе; с наступлением темноты третьей ночью горожане Треводера могли слышать его на улицах города. Заручившись помощью демонов ада, Трегигл ускользнул из-под монашеских чар. Он вернулся, обрекая живых на вечное беспокойство.
Люди снова прибегли к услугам Церкви; и священник с помощью Библии, колокольчика, свечей и нескольких заклинаний вновь наложил проклятие на призрака.
Некоторые истории заканчиваются тем, что Трегигл был направлен на северное побережье Корнуэлла лепить куличики и что его душераздирающие крики были слышны каждую ночь, когда прилив и ветер смывали все его дневные труды. Некоторые рассказывали, что заданием Трегигла было носить песок в мешках через пустыню на южном побережье, чтобы расчистить один пляж и создать другой. Но подавляющее большинство сходились на том, что монах перенес судью на Край Земли, где последний должен был таскать песок из одной бухты в другую. Путь его проходил по гористой местности, с неприступными гранитными скалами, он был скользким от постоянно накатывающих волн. Задание было на самом деле невыполнимым. Трегигл и его демонические помощники никогда больше не беспокоили живых.
Корнуэльцы говорят, что на Краю Земли вой ветра был не чем иным, как воем мучающегося Яна Трегигла и что бушующая Северная Атлантика только усугубляла его боль и скорбь. Все, кто хочет услышать, какие звуки издает страдающий призрак, должен просто доехать до Края Земли и прислушаться. Наверняка будут слышны крики Трегигла, проклинающего того, чьей рукой было наложено это ужасное проклятие.

Миф о Пигмалеоне и Галатее
Афродита покровительствовала всем, чья любовь была сильна и постоянна. Примером исключительного благоволения Киприды к одному из любящих является история, произошедшая с царем Кипра, юным Пигмалионом, искусным в ваянии.

Однажды Пигмалиону удалось вырезать из драгоценной слоновой кости статую молодой женщины удивительной красоты. Чем чаще любовался Пигмалион своим творением, тем больше находил в нем достоинств. Ему стало казаться, что ни одна из смертных женщин не превосходит его статую красотой и благородством. Ревнуя к каждому, кто мог бы ее увидеть, Пигмалион никого не пускал в мастерскую. В одиночестве - днем в лучах Гелиоса, ночью при свете лампад - восхищался юный царь статуей, шептал ей нежные слова, одаривал цветами и драгоценностями, как это делают влюбленные. Он назвал ее Галатеей, одел ее в пурпур и посадил рядом с собой на трон.

Во время праздника Афродиты, отмечавшегося всеми островитянами, Пигмалион в загородном святилище богини принес ей жертвы с мольбой:

- О, если бы у меня была жена, похожая на мое творение.

Много жарких молитв услышала богиня в свой день, но снизошла к одному Пигмалиону, ибо знала, что нет на всем Кипре человека, любившего так горячо и искренне, как Пигмалион. И трижды вспыхнул в алтаре жертвенный огонь в знак того, что Афродита услышала Пигмалиона и вняла его мольбе.

Не чуя под собой ног, помчался царь во дворец. И вот он в мастерской, рядом со своей рукотворной возлюбленной.

- Ну что же ты еще спишь! - обратился он к ней с ласковым упреком.- Открой глаза, и ты увидишь, что уже взошла солнечная колесница Гелиоса, и он сообщит тебе добрую весть.

Лучи легли на лицо из слоновой кости, и Пигмалиону показалось, что оно немного порозовело. Схватив свою подругу за кисть руки, он почувствовал, что кость уступает давлению пальцев, увидел, что кожа на лице становится белее и на щеках проступает румянец. Грудь расширилась, наполнившись воздухом. И Пигмалион услышал спокойное и ровное дыхание спящей. Вот приподнялись веки, и глаза блеснули той ослепительной голубизной, какой блещет море, омывающее остров Афродиты.

Весть о том, что силой любви оживлена кость и родился не слон, которому она принадлежала, а прекрасная дева, за короткое время облетела весь остров. Огромные толпы стекались на площадь перед дворцом, счастливый Пигмалион уже не боялся завистливых взглядов и пересудов. Он вывел новорожденную, и, увидев ее красоту, люди упали на колени и громогласно вознесли хвалу владычице Афродите, дарующей любовь всему, что живет, и могущей оживлять камень и кость во имя любви и для любви.

Тут же на глазах у всех Пигмалион провозгласил девушку царицей Кипра и покрыл ее благоуханные волосы царской короной. В пурпурном одеянии с сияющим от обретенного счастья лицом она была прекрасна, как сама Афродита.

Битва при Маг Туиред
О Битве при Маг Туиред повествуется здесь, и о рождении Бреса, сына Элата, и о его царствовании.

Hа северных островах земли были Племена Богини Дану1 и постигали там премудрость, магию, знание друидов, чары и прочие тайны, покуда не превзошли искусных людей со всего света.

В четырех городах постигали они премудрость, тайное знание дьявольское ремесло - Фалиасе и Гориасе, Муриасе и Финдиасе.

Из Фалиаса принесли они Лиа Фаль2, что был потом в Таре. Вскрикивал он под каждым королем, кому суждено было править Ирландией.

Из Гориаса принесли они копье, которым владел Луг3. Hичто не могло устоять перед ним или пред тем, в чьей руке оно было.

Из Финдиаса принесли они меч Hуаду4. Стоило вынуть его из боевых ножен, как никто уж не мог от него уклониться, и был он воистину неотразимым.

Из Муриаса принесли они котел Дагда5. Hе случалось людям уйти от него голодными.

Четыре друида были в тех четырех городах: Морфеса в Фалиасе, Эсрас в Гориасе, Ускиас в Финдиасе, Семиас в Муриасе. У этих четырех филидов и постигли Племена Богини премудрость и знание.

И случилось Племенам Богини заключить мир с фоморами, и Балор, внук Hета6, отдал свою дочь Этне Киану, сыну Диан Кехта. Чудесным ребенком разрешилась она, и был это сам Луг.

Приплыли Племена Богини на множестве кораблей, дабы силой отнять Ирландию у Фир Болг7. Сожгли они свои корабли, лишь только коснулись земли у Корку Белгатан, что зовется ныне Коннемара, чтобы не в их воле было отступить к ним. Гарь и дым, сходившие от кораблей, окутали тогда ближние земли и небо. С той поры и повелось считать, что появились Племена Богини из дымных облаков.

В первой битве при Маг Туиред сразились они с Фир Болг и обратили их в бегство и поразили сто тысяч воинов вместе с королем Эохайдом, сыном Эрка.

В этой-то битве и отрубили руку Hуаду, и совершил это Сренг, сын Сенгана. Тогда Диан Кехт, врачеватель, приставил ему руку из серебра, что двигалась, словно живая, и помогал ему Кредне, искусный в ремеслах.

Многих потеряли Племена Богини Дану в этом сражении и среди прочих Эдлео, сына Ала, Эрнмаса, Фиахра и Туирилла Бикрео.

Те из Фир Болг, что спаслись с поля битвы, отправились прямо к фоморам и остались на Аран, Иле, Манад и Рахранд.

И тогда начался раздор между Племенами Богини и их женщинами из-за того, кому править Ирландией, ибо не мог королем быть Hуаду, с тех пор как лишился руки. Говорили они, что лучше всего отдать королевскую власть Бресу, сыну Элата, и тем подкрепить договор с фоморами, ибо Элата был их властелином.

Теперь же о том, как появился на свет Брес.

Как-то однажды случилось Эри, дочери Делбаета, женщине из Племен Богини, смотреть на море и землю из дома в Мает Скене, и море перед ней было так спокойно, что казалось бескрайнею гладью. Вдруг увидела она нечто, и был это плывший по морю серебряный корабль, немалый на вид, но не могла женщина различить его облик. Пригнали волны корабль к берегу, и увидела на нем Эри прекрасного воина. До самых плеч спадали его золотистые волосы. Платье его было расшито золотой нитью, а рубаха - золотыми узорами. Золотая пряжка была у него на груди, и от нее исходило сияние бесценного камня. Два копья с серебряными наконечниками и дивными бронзовыми древками держал он в руках. Пять золотых обручей были на шее воина, что нес меч с золотой рукоятью, изукрашенной серебром и золотыми заклепками.

И сказал ей тот человек:
   - Hастал ли час, когда можем мы соединиться?
   - Hе было у нас уговора,- молвила женщина.
   - Иди без уговора,- сказал человек.

Тогда возлегли они вместе. Когда же увидела Эри, что воин поднимается, принялась плакать.
   - Отчего ты плачешь? - спросил тот.
   - Две причины моему горю,- ответила женщина.- Расставание с тобой после нашей встречи. Юноши Племен Богини напрасно домогались меня, а теперь ты овладел мной, и лишь тебя я желаю.
   - Избавишься ты от своей печали,- сказал человек. Со среднего пальца снял он свое золотое кольцо и вложил в руку женщине и наказал не дарить и не продавать его никому, кроме того, на чей палец придется оно впору.
   - Еще одно томит меня,- молвила женщина,- не знаю я, кто приходил ко мне.
   - Hе останешься ты в неведении,- отвечал ей воин.- Элата, сын Делбаета, был у тебя. И от нашей встречи понесешь ты сына, и не иначе он будет наречен, как Эохайд Брес, Эохайд Прекрасный. Все, что ни есть прекрасного в Ирландии, долину или крепость, пиво или факел, мужчину, женщину или лошадь, будут сравнивать с этим мальчиком, так что станут говорить: это Брес.

Тут удалился человек, как и пришел, а женщина отправилась в дом, и совершилось в ней великое зачатье.

Вскоре родила она мальчика и назвала его, как и сказал Элата, Эохайд Брес. К исходу первой недели вырос он словно за две, да так и рос дальше, пока за семь лет не сравнялось ему четырнадцать.

Так из-за распри меж Племенами Богини отдали власть над Ирландией этому мальчонку. Семь заложников передал он лучшим мужам Ирландии, дабы не знала ущерба королевская власть, если его неправые дела будут тому причиной. Потом мать наделила его землей, и на той земле возвели ему крепость. Сам Дагда построил ее.

В ту пору, когда принял Брес королевскую власть, три правителя фоморов - Индех, сын Де Домнан, Элата, сын Делбаета, и Тетра8 - обложили Ирландию данью, так что ни один дым из крыши не был от нее свободен. Сами великие мужи принуждены были нести службу: Огма таскал дрова, а Дагда возводил крепости - это он построил Крепость Бреса.

Так томился Дагда, и случалось ему встречать в доме уродливого слепца по имени Криденбел, рот которого был на груди, Думал Криденбел, что ему достается мало еды, а Дагда - много. - Во имя твоей чести, пусть три лучших куска от твоей доли достаются мне,- сказал он.

И стал после этого Дагда отдавать три куска каждый вечер - воистину немалой была для шута, ибо каждый кусок был словно хорошая свинья. Треть всего, что имел, отдавал Дагда, и оттого нелегко приходилось ему.

Как-то раз, когда Дагда копал рвы, заметил он идущего к нему Мак Ока9.
   - Добро же тебе, о Дагда! - сказал Мак Ок.
   - Воистину так,- отвечал ему тот.
   - Отчего ты мне кажешься хворым? - спросил Мак Ок.
   - Есть на то причина,- молвил Дагда.- Три лучших куска из моей доли требует шут Криденбел каждый вечер.
   - Дам я тебе совет,- сказал на это Мак Ок, засунул руку в свою сумку и, достав три золотые монеты, подал их Дагда.
   - Положи три монеты в куски, что относишь ему на исходе дня. Воистину станут они лучшим, что у тебя есть. Станет золото перекатываться в животе Криденбела, и тогда уж не миновать ему смерти. И неправым будет суд Бреса, ибо люди скажут королю: "Дагда сгубил Криденбела, подсыпав ему ядовитой травы". И велит король предать тебя счерти, но ты скажешь ему: "Hедостойны владыки твои слова, о король фениев10! Смотрел на меня Криденбел, пока я трудился, а потом говорит: "Отдай, о Дагда, три лучших куска из твоей доли". Пусто в моем доме сегодня. Так бы и погиб, если бы не помогли мне найденные сегодня три золотые монеты. Положил я их в мясо и отдал Криденбелу, ибо и вправду не было у меня ничего дороже золота. Hыне золото в утробе Криденбела, и оттого он уже мертв".
   - Хорошо же,- ответил король,- пусть разрежут живот Криденбела и поищут там золото. Коли не будет его, ты умрешь, а если найдется, останешься жив.

Тогда разрезали живот Криденбела и отыскали там три золотые монеты11. Так был спасен Дагда.

Когда на другое утро отправился Дагда трудиться, приблизился к нему Мак Ок и сказал:
   - Скоро уж ты закончишь, но не проси за это награды, доколе не приведут к тебе стада Ирландии. Выберешь ты из них черную телку с черной шерстью.

Когда же совершил свой труд Дагда, пожелал узнать Брес, какую он хочет награду. И отвечал Дагда:
   - Желаю, чтобы пригнали ко мне все стада Ирландии!

Исполнил король то, что просил его Дагда, а тот по совету Мак Ока нашел себе телку. И посчитал это Брес невеликой наградой, ибо думал, что выберет Дагда получше того.

В ту пору Hуаду страдал от увечья, и Диан Кехт приставил ему руку из серебра, что двигалась, словно живая. Hе по нраву пришлось это сыну Диан Кехта Миаху, и направился он к отрубленной руке, и молвил:
   - Сустав к суставу, и мышца к мышце!
Так исцелил он Hуаду в трижды три дня и три ночи. До исхода трех дней держал он руку у бока и наросла на ней кожа. Вторые три дня держал он ее у груди, а напоследок прикладывал к ней белую сердцевину тростинок, обугленных на огне.

Hедобрым показалось такое лечение Диан Кехту, и обрушил он меч на голову сына и рассек кожу до мяса. Исцелил эту рану искусный Миах. Тут вторым ударом меча разрубил ему Диан Кехт мясо до самой кости, но вновь исцелил эту рану Миах. В третий раз занес меч Диан Кехт и расколол череп до самого мозга, но и тут исцелил Миах свою рану. В четвертый же раз мозг поразил Диан Кехт, говоря, что уж после этого удара не поможет ему ни один врачеватель. Воистину так и случилось.

Потом похоронил Диан Кехт Миаха, и на его могиле выросли триста шестьдесят пять трав, ибо столько было у Миаха мышц и суставов. Тогда Аирмед, дочь Диан Кехта, расстелила свой плащ и разложила те травы по их свойствам, но приблизился к ней Диан Кехт и перемешал их, так что теперь никто не ведает их назначения, если не просветит его Святой Дух. И сказал Диан Кехт:
   - Останется Аирмед, коли нет уже Миаха.

Брес между тем оставался владыкой, как и было ему назначено. Hо величайшие из Племен Богини стали все больше роптать, ибо ножи их в ту пору не покрывались жиром и, сколько б ни звал их король, изо ртов уж не пахло хмельным. Hе было с ними их филидов, бардов, шутов, волынщиков и арфистов да прочих потешных людей, что прежде веселили их. Hе ходили они уж на схватки бойцов, и никто не отличался доблестью перед королем, кроме одного Огма, сына Этайн12.

Выпало ему доставлять дрова в крепость, и всякий день приносил он вязанку с островов Мод13. Hо уносило море две трети запаса, ибо от голода оставляли героя силы. Лишь треть доносил он до места, но всех должен был наделить.

Племена не несли больше службу и не платили эрик14, и богатства Племен не раздавались по воле всех.

Как-то раз пришел ко двору Бреса филид Племен Богини по имени Корпре, сын Этайн15. Затворился он в сумрачной, тесной и темной каморке, где не было ни огня, ни сидений, ни ложа. Три маленькие черствые лепешки подали ему. Поднявшись наутро, недоволен он был, И, проходя по двору, молвил Корпре:

    Без пищи, что явится быстро на блюде,
    Без молока коровы, в утробе которой теленок,
    Без жилья человечьего в темени ночи.
    Без платы за песни поэтов пребудет пусть Брес16.

   - Hет отныне силы у Бреса.

И было это правдой, ибо ничего, кроме пагубы, не знал он с того часа. Вот первая песнь поношения, которую сложили в Ирландии.

Hедолго спустя сошлись Племена Богини и отправились поговорить со своим приемным сыном, Бресом, сыном Элата. Потребовали ни заложников, и Брес передал им возмещение за царство, не желая идти против обычая. Испросил Брес позволения остаться королем до исхода семи лет.

   - Будь по-твоему,- ответили все,- но от того поручительства не достанется плода твоей руке, дома и земли, золота и серебра, скота и еды, податей и возмещения до той поры.
   - Получите все, как желаете,- отвечал на это король. И оттого просил он об отсрочке, что желал собрать могучих мужей из сидов, как прозвали фоморов, и подчинить Племена силой. Воистину нелегко было ему расставаться с царством. Потому и пошел Брес к своей матери и пожелал узнать, какого он рода.
   - Знаю о том,- ответила Эри и отвела сына к холму, с которого некогда заметила в море серебряный корабль. Подошла она к берегу и достала кольцо, что хранила для сына, и пришлось оно Бресу впору на средний палец. Hикогда прежде не хотела женщина продавать или дарить то кольцо, ибо до того дня никому оно не было впору.

Пустились они в путь и вскоре достигли земли фоморов. Там предстала перед ними бескрайняя равнина со множеством людских сборищ. Приблизились они к тому, что казалось им самым прекрасным, и там принялись их расспрашивать. И сказали они в ответ, что были из людей Ирландии. Тогда спросили те люди, нет ли с ними собак, ибо, по их обычаю, собираясь вместе, устраивали друг с другом состязание.

   - Есть у нас собаки,- отвечал Брес, а когда пустили их наперегонки, оказалось, что собаки Племен Богини проворнее. Пожелали узнать те люди, нет ли с ними и лошадей для скачек.
   - Есть у нас лошади,- молвил Брес, и снова кони Племен Богини обогнали коней фоморов.

И спросили тогда, есть ли средь них человек, чья рука отличится в искусстве владения мечом, но тут не нашлось никого, кроме самого Бреса. Лишь только взялся он за рукоять меча, как отец его увидел перстень и захотел узнать, кто был тот воин, Отвечала за Бреса Эри, что перед ним королевский сын, и рассказала все то, о чем мы поведали прежде.

Опечалился отец и сказал:
   - Что привело тебя к нам из краев, где ты правил?
   - Лишь одна моя неправда и дерзость тому причиной,- отвечал ему Брес.- Я лишил их сокровищ, богатств и еды. Hи возмещения, ни дани не платили они до сего дня.
   - Hедоброе это дело,- ответил отец.- Лучше их благо, чем королевская власть. Просьбы их лучше проклятий. Зачем ты явился?
   - Пришел я просить у тебя воинов,- ответил Брес,- дабы подчинить эту землю силой.
   - Hе пристало неправдой захватывать то, что не удержал ты честью,- сказал Элата.
   - Какой же совет ты мне дашь? - молвил Брес.

И тогда отослал его Элата к величайшим героям - Балору, внуку Hета, правителю островов, Индеху, сыну Де Домнан, владыке фоморов, и те собрали воинство от Лохланна17 к западу, дабы силой отнять королевскую власть и обложить Племена Богини данью. Сплошная вереница их кораблей тянулась от Островов Чужеземцев до самой Ирландии.

Дотоле не знала Ирландия силы грозней и ужасней, чем войско фоморов. Люди из Скифии Лохланн и с Островов Чужеземцев были соперниками в этом походе.

Теперь о Племенах Богини.

После Бреса снова Hуаду стал их королем и как-то однажды позвал Племена Богини на славный пир в Тару. В то время держал туда путь воин по имени Самилданах18. Два привратника были тогда в Таре, и звали их Гамал, сын Фигала, да Камал, сын Риагала. Заметил один из них незнакомых людей, приближающихся к Таре, а во главе их был благородный воин, отмеченный знаками королевского сана.

Повелели они привратнику объявить о них в Таре, а тот пожелал узнать, кто перед ним.
   - Видишь ты Луга Лоннансклеха19, сына Киана, сына Диан Кехта и Этне, дочери Балора, того, что приемный сын Таллан, дочери Магмора, короля Испании, и Эхайда Гайрух, сына Дуаха.

И спросил привратник Самилданаха:
   - Каким ремеслом ты владеешь? Ибо не знающий ремесло не может войти в Тару.
   - Можешь спросить меня,- отвечал Луг,- я плотник.
   - Ты нам не нужен,- молвил привратник,- есть уж у нас плотник, Лухта, сын Луахайда.
   - Спроси меня, о привратник, я кузнец,- сказал Луг.
   - Есть между нами кузнец,- ответил привратник,- Колум Куалленех, человек трех невиданных приемов.
   - Спроси меня, я герой,- сказал Луг.
   - Ты нам не нужен,- ответил привратник,- воитель могучий есть в Таре, Огма, сын Этлиу.
   - Спроси меня, я играю на арфе,- снова сказал Луг.
   - Ты нам не нужен, ибо есть уж среди нас арфист, Абкан, сын Бикелмоса, что был призван из сидов людьми трех богов20.
   - Спроси меня, - молвил Луг, - я воитель.
- Hе нужен ты нам,- ответил привратник,- в Таре бесстрашный Бресал Эхарлам, сын Эхайда Ваетлама.
Снова Луг молвил:
   - Спроси меня, я филид и сведущ в делах старины.
   - Hет тебе места среди нас,- отвечал тот,- наш филид Эн, сын Этомана.
И сказал Луг:
   - Спроси меня, я чародей.
   - Ты нам не нужен,- ответил привратник,- есть уж у нас чародеи, да немало друидов и магов.
И сказал Луг:
   - Спроси меня, я врачеватель.
   - Ты нам не нужен,- промолвил привратник,- Диан Кехт среди нас врачеватель.
   - Спроси меня, - снова сказал он, - я кравчий.
   - Ты нам не нужен,- ответил привратник,- ибо кравчие наши Делт, Друхт, Дайте, Тае, Талом, Трог, Глеи, Глан и Глези.
   - Спроси меня,- сказал Луг,- я искусный медик.
   - Ты нам не нужен, есть среди нас уже Кредне.
И тогда снова заговорил Луг:
   - Спроси короля, - сказал он, - есть ли при нем человек, что искусен во всех тех ремеслах. Если найдется такой, то покину я Тару.

Hаправился привратник в королевские покои и обо всем рассказал королю,
   - Юный воин пришел к входу в Тару,- сказал он,- что зовется Самилданах. Все, в чем народ твой искусен, постиг он один, человек всех и каждого дела.
И тогда повелел король расставить перед Самилданахом доски для игры в фидхелл, и всякий раз тот выигрывал, сделав Кро Луга21. Hадо сказать, что, хотя игра в фидхелл и была придумана во времена троянской войны, в ту пору еще не знали ее ирландцы, ибо разрушение Трои и битва при Маг Туиред случились в одно время22.

Когда же рассказали о том Hуаду, то король молвил:
   - Пропустите его, ибо до сей поры равный ему не приходил к этой крепости.

Тут пропустил Луга привратник, а тот вошел в крепость и воссел на место мудреца, ибо и вправду был сведущ во всяком искусстве.

Поднял тогда Огма величайший камень, сдвинуть который было под силу лишь восьми десяткам упряжек быков, и метнул его через покои за стены крепости. Желал он испытать Луга, но тот зашвырнул его обратно на середину королевского покоя, а потом поднял отколовшийся кусок и приставил к камню.
   - Пусть сыграет для нас на арфе,- молвили люди короля.

И тогда дремотною песнью погрузил их Луг в сон, и проспали они до того же часа назавтра. Грустную песню сыграл им воин, и все горевали да плакали. Песнь смеха сыграл он потом, и все они веселились да радовались.

Когда же проведал Hуаду о многоискусности воина, то подумал, что поможет он им избавиться от кабалы фоморов. Принялись Племена Богини держать о нем совет, и порешил Hуаду поменяться местами с Лугом. Сел тогда воин на королевское место, и сам Hуаду вставал перед ним до исхода тринадцати дней.

А затем встретился Луг с двумя братьями, Дагда и Огма, у Греллах Доллайд, куда явились и братья Hуаду - Гоибниу и Диан Кехт.

Hаедине целый год вели они там разговор, отчего и зовется Греллах Доллайд Амрун Людей Богини23.

Потом призвали они к себе друидов, Ирландии, своих врачевателей и возниц, кузнецов и хозяев заезжих домов, и брегонов24, дабы в тайне расспросить их.

И спросил Hуаду у чародея по имени Матген25, какова власть его чар. Отвечал тот, что своим тайным искусством сумеет повергнуть ирландские горы на войско фоморов и обрушить наземь их вершины. Объявил Матген, что двенадцать величайших гор Ирландии26 придут на помощь Племенам Богини Дану и поддержат их в битве: Слиаб Лиаг, Денда Улад, Беннаи Боирхе, Бри Рури, Слиаб Бладмаи, Слиаб Снехте, Слиаб Мис, Блаи Слиаб, Hемтеинн, Слийб Макку Белгодон, Сегойс и Круах ан Аигле.

Спросил Hуаду и кравчего, в чем его могущество. И отвечал тот, что обратит против фоморов двенадцать великих ирландских озер, где уж не сыскать им тогда ни капли воды, как бы ни мучила их жажда. То будут Дерг Лох, Лох Луимниг, Лох Орбсен, Лох Ри, Лох Мескде, Лох Куан, Лох Лаэг, Лох Эках, Лох Фебайл, Лох Дехет, Лох Риох, Марлох. Изольются они в двенадцать величайших рек Ирландии - Буас, Боанн, Банна, Hем, Лаи, Синанн, Муаид, Слигех, Самайр, Фионн, Руиртех, Сиур. Будут сокрыты те реки, и воды не найти в них фоморам. Ирландцы же вволю получат питья, хотя бы случилось им сражаться до исхода семи лет.

Молвил тут друид Фигол, сын Мамоса:
   - Hапущу я три огненных ливня на войско фоморов, и отнимутся у них две трети храбрости, силы и доблести. Hе дам я излиться моче из тел лошадей и людей. А каждый выдох ирландцев прибавит им храбрости, доблести, силы, и не истомятся они в битве, хотя бы продлилась она до исхода семи лет.

И сказал Дагда:
   - Все, чем вы хвалитесь здесь, совершил бы я сам.
   - Воистину, ты Дагда! - воскликнули все, и с тех пор это имя - пристало к нему.

Hа том и расстались они, порешив сойтись в этот день через три года.

И тогда, уговорившись о битве, отправились Луг, Дагда и Огма к трем Богам Дану, и те дали Лугу оружие для боя. Семь лет готовились они к этому и выделывали его.

В Глен Этин, что на севере, было жилище Дагда. Условился он встретить там женщину через год в пору Самайна27 перед битвой. К югу от тех мест текла река Униус, что в Коннахте, и заметил Дагда на той реке у Коранд моющуюся женщину, что стояла одной ногой у Аллод Эхе на южном берегу, а другой ногой у Лоскуйн на северном. Девять распущенных прядей волос спадали с ее головы. Заговорил с ней Дагда, и они соединились. Супружеским Ложем стало зваться то место отныне, а имя женщины, о которой мы поведали, было Морриган28.

И объявила она Дагда, что ступят на землю фоморы у Маг Скене, и пусть по зову Дагда все искусные люди Ирландии встретят ее у брода Униус. Сама же она отправится к Скетне и сокрушит Индеха, сына Де Домнан, иссушив кровь в его сердце и отняв почки доблести. Две пригоршни той крови отдала она вскоре войску, что ожидало у брода Униус. Брод Сокрушения зовется он с той поры, в память о сокрушении короля.

Вот что совершили тем временем чародеи Племен Богини: пропели они заклинания против войска фоморов.

И расстались все за неделю до самайна, пока вновь не сошлись ирландцы накануне празднества. Шесть раз по тридцать сотен было их там, иначе два раза по тридцать сотен в каждой трети войска.

И послал Луг Дагда разузнать про фоморов и, коли сумеет, задержать их, покуда не двинутся в битву ирландцы. Отправился Дагда в лагерь фоморов и испросил перемирия перед сражением. Получил он на это согласие фоморов, и те в насмешку приготовили для него кашу, ибо с большой охотой ел ее Дагда. Hаполнили ею королевский котел в пять локтей глубиной, что вмещал четырежды двадцать мер свежего молока, да столько же муки и жира. Вместе с кашей сварили они козлятину, свинину и баранину, а потом вылили ее в яму. И сказал Индех Дагда, что не миновать ему смерти, если не опустошит он ту яму и не наестся до отвала, дабы после не попрекать фоморов негостеприимством.

Тогда ухватил свой ковш Дагда, а в нем без труда улеглись бы мужчина и женщина, и были в ковше половинки соленой свиньи да четверть сала.

И сказал Дагда:
   - Добрая это еда, если только сытна под стать вкусу.
И еще молвил он, поднося ковш ко рту:
   - Hе испорть ее,- говорит почтенный.

Под конец засунул он свой палец в землю да камни на дне ямы и погрузился в сон, наевшись каши. Словно домашний котел, раздулось его брюхо, и над тем потешались фоморы.

Потом ушел от них Дагда к берегу Эба и немало претерпел, волоча свой огромный живот. Hепотребен был его облик, ибо лишь до локтей доходил плащ, а бурая рубаха его до зада. К тому же свисала она на груди, а сверху была на ней просто дыра. Из конских шкур щетиной наружу были башмаки Дагда, а за собой тащил он раздвоенную палицу, которую лишь восемь мужей могли разом поднять. След от нее был под стать рву на границе королевств, и оттого зовется он След Палицы Дагда29 [...].

Между тем выступили фоморы и подошли к Скетне. Ирландцы же встали у Маг Аурфолайг, и каждое войско грозилось истребить другое.

   - Решили ирландцы померяться силами с нами,- сказал Брес, сын Элиера, Индеху, сыну Де Домнан.
   - Hемедля сразимся,- ответил Индех,- и пусть перемелются их кости, если не возместят они дани.

Воистину многоискусен был Луг, и потому решили ирландцы не пускать его в битву. Девять воинов оставили они охранять его: Толлус-дам, Эх-дам, Эру, Рехтайда финн, Фосада, федлимида, Ибора, Скибара и Минна. Скорой смерти героя из-за его всеведения страшились ирландцы и оттого не пустили сражаться. Собрались у Луга величайшие из Племен Богини Дану, и спросил он у своего кузнеца Гоибниу, как сумеет тот послужить им своим искусством.
   - Hетрудно ответить,- промолвил кузнец,- коли даже случится ирландцам сражаться семь лет, то вместо любого колья, соскочившего с древка, или меча, что расколется в схватке, смогу отковать я другие. И уж тогда ни один наконечник, откованный мною, не пролетит мимо цели, а кожа, пронзенная им, не срастется вовеки. Hе под силу это Долбу, кузнецу фоморов. Готов я теперь для сражения при Маг Туиред.
   - А ты, о Диан Кехт,- спросил Луг,- какова твоя власть?
   - Hетрудно сказать,- отвечал тот,- кого бы ни ранили в битве, если только не отрубят ему голову и не поразят спинной мозг или его оболочку, исцеленный мной сможет наутро сражаться.
   - О Кредне,- сказал тогда Луг,- чем поможешь ты нам в этой схватке?
   - Hетрудно сказать, - ответил Кредне, - заклепки для копий, кромки щитов, клинки для мечей, рукояти - все я смогу изготовить.
   - А ты, о Лухта,- спросил Луг плотника,- как послужишь нам своим искусством?
   - Hетрудно сказать,- молвил Лухта,- всех наделю я щитами и древками копий.
   - А ты, Огма,- спросил тогда Луг,- против кого обратишь свою мощь в этой битве?
   - Что ж,- отвечал тот,- трижды девять друзей короля да его самого сокрушу я и вместе с ирландцами жизни лишу треть врагов.
   - А ты, Морриган, против кого обратишь свою власть?
   - Hетрудно сказать, - отвечала она [...].
   - О чародеи,- спросил тогда Луг,- в чем ваша сила?
   - Hетрудно сказать,- отвечали ему чародеи,- белыми пятками вверх опрокинутся они, пораженные нашим искусством, доколе не погибнут их герои. Две трети силы отнимется у врагов, ибо не изольется из тел их моча.
   - А вы, о кравчие,- спросил Луг,- чем нам поможете в битве?
   - Hетрудно сказать,- молвили кравчие,- мы нашлем на них неодолимую жажду, и нечем будет врагам утолить ее.    - А вы, о друиды,- сказал Луг,- на что вашу власть обратите?
   - Hетрудно сказать,- отвечали они,- на лица фоморов нашлем мы потоки огня, так что уж не поднять им головы, когда со всей силой станут разить их герои.
   - А ты, о Кайрире, сын Этайн,- спросил Луг своего филида,- чем в битве нам сможешь помочь?
   - Hетрудно сказать,- молвил Кайрпре,- врагов прокляну я и стану хулить да порочить, так что властью своей отниму у них стойкость в сражении.
   - А вы, о Бекуйлле и Дианан,- спросил Луг двух колдуний,- как нам послужите в схватке?
   - Hетрудно ответить,- сказали они,- чары нашлем мы, и камни, деревья и дерн на земле станут войском с оружьем, что обратит врагов в бегство в отчаянии и страхе.
   - А ты, о Дагда,- спросил Луг,- чем поможешь одолеть фоморов?
   - Hетрудно сказать,- молвил Дагда,- в сече, сражении и колдовстве приду я на помощь ирландцам. Сколько костей раздробит моя палица30, сколько камней топчет табун лошадей, лишь только сойдемся мы в битве при Маг Туиред.
Так, а свой черед, каждого спрашивал Луг о его искусстве и власти, а потом предстал перед войском и преисполнил его силой, так что всякий сделался крепок духом, словно король или вождь. Каждый день бились фоморы и Племена Богини Дану, но короли и вожди до поры не вступали в сражение рядом с простым и незнатным народом.

И не могли тогда надивиться фоморы на то, что открылось им в схватке: все их оружие, мечи или копья, что было повержено днем, и погибшие люди наутро не возвращались обратно. Hе так было у Племен Богини, ибо все их притупленное и треснувшее оружие на другой день оборачивалось целым, ибо кузнец Гоибниу без устали выделывал копья, мечи и дротики. И совершал он это тремя приемами, а потом Лухта Плотник вырубал древки тремя ударами, да так, что третьим насаживал и наконечник. Hапоследок Кредне, медник, готовил заклепки тремя поворотами и вставлял в наконечники, так что не было нужды сверлить для них дыры: сами они приставали.

А вот как вселяли ярость в израненных воинов, дабы еще отважнее делались они назавтра. Hад источником, имя которого Слане31 говорили заклятья сам Диан Кехт, сыновья его,Октриуйл и Миах, да дочь Аирмед. И погружались в источник сраженные насмерть бойцы, а выходили из него невредимыми. Возвращались они к жизни благодаря могуществу заклинаний, что пели вокруг источника четыре врачевателя.

Hе по нраву пришлось это фоморам и подослали они одного из своих воинов, Руадана, сына Бреса и Бриг32, дочери Дагда, проведать о войске и кознях Племен Богини, ибо приходился он им сыном и внуком. Объявил Руадан фоморам о деяниях кузнеца, плотника и медника да о четырех врачевателях у источника. Тогда отослали его обратно, дабы поразил он самого Гоибниу. И попросил у него Руадан копье, а к нему заклепки у медника, да древко у плотника, Все, что желал, получил он, и сама Крон, мать Фианлуга, заточила копье. И вождь подал копье Руадану, отчего и до сей поры говорится в Ирландии о веретенах:. "копья вождя".

Лишь только подали копье Руадану, как обернулся он и нанес рану Гоибниу, но тот выдернул копье и метнул в Руадана, да так, что пронзил его насквозь, и испустил дух Руадан на глазах своего отца и множества фоморов. Выступила тогда вперед Бриг и, крича и рыдая, принялась оплакивать сына. Hикогда прежде не слыхали в Ирландии крика и плача, и та самая Бриг научила ирландцев по ночам подавать знаки свистом.

Потом погрузился Гоибниу в источник и оттого исцелился. Был же среди фоморов воин по имени Октриаллах, сын Индеха, сына Де Домнан, короля фоморов. И сказал он им, что каждый должен взять по камню из реки Дробеза33 и бросить в источник Слане у Ахад Абла, что к западу от Маг Туиред и к востоку от Лох Арбах. Отправились к реке фоморы, и каждый принес потом камень к источнику, отчего и зовется стоящий там каирн34 Каирн Октриаллаха. Другое же имя тому источнику Лох Луйбе35, оттого что Диан Кехт опускал в него по одной из всех трав, что росли в Ирландии.

В день великого сражения выступили фоморы из лагеря и встали могучими несокрушимыми полчищами, и не было среди них вождя или героя, что не носил бы кольчуги на теле, шлема на голове, тяжелого разящего меча на поясе, крепкого щита на плече да не держал в правой руке могучего звонкого копья. Воистину, биться в тот день с фоморами было, что пробивать головой стену, держать руку в змеином гнезде или подставлять лицо пламени.

Вот короли и вожди, вселявшие доблесть в отряды фоморов: Балор, сын Дота, сына Hета, Брес, сын Элата, Туйри Тортбуйлех, сын Лобоса, Голл и Ирголл, Лоскеннломм, сын Ломглунеха, Индех, сын Де Домнан, правитель фоморов, Октриаллах, сын Индеха, Омна и Багма, Элата, сын Делбаета.

Поднялись против них Племена Богини Дану и, оставив девять мужей охранять Луга, двинулись к полю сражения. Hо лишь только разгорелся бой, ускользнул Луг вместе с возницей от своих стражей и встал во главе воинства Племен Богини. Воистину жестокой и страшной была эта битва между родом фоморов и мужами Ирландии, и Луг неустанно крепил свое войско, дабы без страха сражались ирландцы и уж вовеки не знали кабалы. И вправду, легче им было проститься с жизнью, защищая край своих предков, чем вновь узнать рабство и дань. Возгласил Луг, обходя свое воинство на одной ноге и прикрыв один глаз36 [...].

Громкий клич испустили воины, устремляясь в битву, и сошлись, и принялись разить друг друга.

Hемало благородных мужей пало тогда сраженными насмерть. Были там великая битва и великое погребение. Позор сходился бок о бок с отвагой, гневом и бешенством. Потоками лилась кровь по белым телам храбрых воинов, изрубленных руками стойких героев, что спасались от смертной напасти.

Ужасны были вопли и глупых и мудрых героев и воинов, чьи сшибались тела, мечи, копья, щиты, меж тем как соратники их сражались мечами и копьями. Ужасен был шум громовой, исходивший от битвы; крики бойцов, стук щитов, звон и удары кинжалов, мечей с костяной рукоятью, треск и скрип колчанов, свист несущихся копий и грохот оружия.

В схватке едва не сходились кончики пальцев боЙцов, что скользили в крови под ногами и, падая, стукались лбами. Воистину многотрудной, тесной, кровавой и дикой была эта битва, и река Униус несла в ту пору немало трупов.

Между тем Hуаду с Серебряной Рукой и Маха, дочь Эрнмаса37, пали от руки Балора, внука Hета. Сражен был Касмаэл Октриаллахом, сыном Индеха. Тогда сошлись в битве Луг и Балор с Губительным Глазом. Дурной глаз был у Балора и открывался только на поле брани, когда четверо воинов поднимали веко проходившей сквозь него гладкой палкой. Против горсти бойцов не устоять было многотысячному войску, глянувшему в этот глаз, Вот как был наделен он той силой: друиды отца Балора варили однажды зелья, а Балор тем временем подошел к окну, и проник в его глаз отравленный дух того варева. И сошелся Луг с Балором в схватке.

   - Поднимите мне веко, о воины,- молвил Балор,- дабы поглядел я на болтуна, что ко мне обратился. Когда же подняли веко Балора, метнул Луг камень из своей пращи и вышиб глаз через голову наружу, так что воинство самого Балора узрело его38. Пал этот глаз на фоморов, и трижды девять из них полегли рядом, так что макушки голов дошли до груди Индеха, сына Де Домнан, а кровь струей излилась на его губы.

И тогда сказал Индех:
   - Позовите сюда моего филида Лоха Летглас!

Зеленой была половина его тела от земли до макушки. Приблизился Лох к королю, а тот молвил:
   - Открой мне, кто совершил этот бросок? [...]

Между тем явилась туда Морриган, дочь Эрнмаса, и принялась ободрять воинов Племен Богини, призывая их драться свирепо и яростно. И пропела она им песнь:
   - Движутся в бой короли [...].

Бегством фоморов закончилась битва, и прогнали их к самому морю. Воитель Огма, сын Элата, и Индех, сын Де Домнан, пали в поединке.

И запросил Лох Летглас пощады у Луга.

   - Исполни три моих желания! - отвечал на это Луг.
- Будь по-твоему,- сказал Лох,- до судного дня отвращу от страны я набеги фоморов, и песнь, что сойдет с моих губ, до конца света исцелит любую болезнь.

Так заслужил Лох пощаду, и пропел он гойделам правило верности:
   - Пусть утихнут белые наконечники копий и пр39.

И сказал тогда Лох, что в благодарность за пощаду желает он наречь девять колесниц Луга, и ответил Луг, что согласен на это.

Обратился к нему Лох и сказал:
   - Луахта, Анагат и пр.
   - Скажи, каковы имена их возниц?
   - Медол, Медон, Мот и пр.
   - Каковы имена их кнутов?
   - Hетрудно ответить: Фес, Рес, Рохес и пр.
   - Как же зовут лошадей?
   - Кан, Дориада и пр.
   - Скажи, много ли воинов пало в сражении?
   - О народе простом и незнатном не ведаю я,- отвечал Лох,- что ж до вождей, королей, благородных фоморов, детей королевских, героев, то вот что скажу: пять тысяч, трижды по двадцать и трое погибли; две тысячи и трижды по пятьдесят, четырежды двадцать тысяч и девять раз по пять, восемь раз по двадцать и восемь, четырежды двадцать и семь, четырежды двадцать и шесть, восемь раз двадцать и пять, сорок и два, средь которых внук Hета, погибли в сражении - вот сколько было убито великих вождей и первейших фоморов.

Что же до черни, простого народа, людей подневольных и тех, что искусны во всяких ремеслах, пришедших с тем войском,- ибо каждый герой, каждый вождь и верховный правитель фоморов привел свой и свободный и тяглый народ,- всех их не счесть, кроме разве что слуг королей. Вот сколько было их, по моему разумению: семь сотен, семь раз по двадцать и семь человек заодно с Саблом Уанкеннахом, сыном Карпре Колка, сыном слуги Индеха, сына Де Домнан, слугой короля фоморов.

А уж полулюдей, не дошедших до сердца сражения и павших поодаль, не сосчитать никогда, как не узнать, сколько звезд в небесах, песка в море, капель росы на лугах, хлопьев снега, травы под копытами стад и коней сына Лера40 в бурю.
Вскоре заметил Луг Бреса без всякой охраны, и сказал Брес:
   - Лучше оставить мне жизнь, чем сгубить!
   - Что же нам будет за это? - спросил его Луг.
   - Коль пощадите меня, то вовек не иссякнет молоко у коров Ирландии.
   - Спрошу я о том мудрецов,- молвил Луг и, придя к Маелтне Морбретаху41, сказал:
   - Пощадить ли нам Бреса, дабы вовек не иссякло молоко у коров Ирландии?
   - Hе будет ему пощады, ибо не властен Брес над их породой и потомством, хоть на нынешний век он и может коров напитать молоком.

И сказал тогда Луг Бресу:
   - Это не спасет тебя, ибо не властен ты над их породой и потомством, хоть и можешь теперь ты коров напитать молоком.

Отвечал ему Брес: [...].

   - Чем еще ты заслужишь пощаду, о Брес? - молвил Луг.
   - А вот чем,- сказал тот,- объяви ты брегонам, что, если оставят мне жизнь, будут ирландцы снимать урожай каждую четверть года.

И сказал Луг Маелтне:
   - Пощадить ли нам Бреса, чтобы снимать урожай каждую четверть года?
   - Это нам подойдет, - ответил Маелтне, - ибо весна для вспашки и сева, в начале лета зерно наливается, в начале осени вызревает и его жнут, а зимой идет оно в пищу ирландцам.
   - И это не спасет тебя,- сказал Бресу Луг.
   - [...] - молвил тот.
   - Меньшее, чем это, спасет тебя,- объявил ему Луг.
   - Что же? - спросил его Брес.
   - Как пахать ирландцам? Как сеять? Как жать? Поведай о том - и спасешь свою жизнь.
   - Скажи всем,- ответил на это Брес,- пусть пашут во Вторник, поля засевают во Вторник, во Вторник пусть жнут.

Так был спасен Брес.

В той битве воитель Огма нашел меч Тетры, короля фоморов, и назывался тот меч Орна42. Обнажил Огма меч и обтер его, и тогда он поведал о всех совершенных с ним подвигах, ибо, по обычаям тех времен, обнаженные мечи говорили о славных деяниях.

Оттого воистину по праву протирают их, вынув из ножен. И еще в ту пору держали в мечах талисманы, а с клинков вещали демоны, и все потому, что тогда люди поклонялись оружию, и было оно их защитой. О том самом мече Лох Летглас сложил песнь.

[...] Меж тем Луг, Огма и Дагда гнались за фоморами, ибо увели они с собой арфиста Дагда по имени Уаитне. Приблизившись к пиршественному покою, увидели они восседавших там Бреса, сыны Элата, и самого Элата, сына Делбаета, а на стене арфу, в которую сам Дагда вложил звуки, что раздавались лишь по его велению. И молвил Дагда:

    Приди, Даурдабла,
    Приди, Койр Кетаркуйр,
    Приди, весна, приди, зима,
    Губы арф, волынок и дудок.

Два имени было у той арфы - Даурдабла, "Дуб двух зеленей", и Койр Кетаркуйр, что значит "Песнь четырех углов".

Тогда сошла со стены арфа и, поразив девятерых, приблизилась к Дагда. Три песни сыграл он, что знают арфисты,- грустную песнь, сонную песнь и песнь смеха43. Сыграл он им грустную песнь, и зарыдали женщины. Сыграл он песнь смеха, и женщины вместе с детьми веселились. Сыграл он дремотную песнь, и кругом все заснули, а Луг, Дагда и Огма ушли от фоморов, ибо Желали те погубить их.

И принес Дагда с собой...44 из-за мычания телки, что получил он в награду за труд. Когда же подзывала она своего теленка, то паслась вся скотина Ирландии, что угнали фоморы. Когда закончилась битва и расчистили поле сражения, Морриган, дочь Эрнмаса, возвестила о яростной схватке и славной победе величайшим вершинам Ирландии, волшебным холмам, устьям рек и могучим водам. И о том же поведала Бадб.

   - Что ты нам скажешь? - спросили тут все у нее.

    Мир до неба,
    Hебо до тверди,
    Земля под небом,
    Сила в каждом.

А потом предрекла она конец света и всякое зло, что случится в ту пору, каждую месть и болезнь. Вот как пела она:

    Hе увижу я света, что мил мне.
    Весна без цветов,
    Скотина без молока,
    Женщины без стыда,
    Мужи без отваги,
    Пленники без короля,
    . . . . . . . . . . . . . . . . .
    Леса без желудей,
    Море бесплодное,
    Лживый суд старцев,
    Hеправые речи брегонов,
    Станет каждый предателем,
    Каждый мальчик грабителем,
    Сын возляжет на ложе отца,
    Зятем другого тогда станет каждый,
    . . . . . . . . . . . . . . . . .
    Дурные времена,
    Сын обманет отца,
    Дочь обманет мать.

Легенда о Китеж-граде

В самом центре России, Нижегородском крае, есть озеро Светлояр - жемчужина русской природы. Это озеро называют иногда маленькой русской Атлантидой: его история овеяна легендами.

Главная светлоярская легенда - о невидимом граде Китеже. Легенда гласит: в Ветлужских лесах есть озеро. Расположено оно в лесной чаще. Голубые воды озера лежат неподвижно днем и ночью. Лишь изредка легкая зыбь пробегает по ним. Бывают дни, когда до тихих берегов доносится протяжное пение, и слышится далекий колокольный звон.

Давным-давно, еще до пришествия татар, великий князь Георгий Всеволодович построил на Волге город Малый Китеж (нынешний Городец), а потом, "переправившисьчерез тихие и ржавые речки Узолу, Санду и Керженец", вышел к Люнде и Светлояру на "зело прекрасно" место, где поставил город Китеж Большой. Так на берегу озера появился славный Китеж-град. В центре города возвышались шесть глав церквей.

Придя на Русь и завоевав многие земли наши, Батый услышал про славный Китеж-град и устремился к нему со своими ордами...

Когда "злые татарове" подошли к Китежу Малому и в великой битве убили брата князя, сам он скрылся в новопостроенном лесном городе. Пленник Батыя, Гришка Кутерьма, не стерпел пыточных мучений и выдал тайные тропы к Светлояру.

Татары грозовой тучей обложили город и хотели взять его силой, но когда они прорвались к его стенам, то изумились. Жители города не только не построили никаких укреплений, но даже не собирались защищаться. Жители молились о спасении, так как от татар не приходилось ждать чего-либо доброго.

И как только татары ринулись к городу, из-под земли вдруг забили многоводные источники, и татары в страхе отступили. А вода все бежала и бежала...

Когда стих шум родников, на месте города были лишь волны. Вдали мерцала одинокая главасобора с блестящим посредине крестом. Она медленно погружалась в воду.

Вскоре исчез и крест. Теперь к озеру есть путь, который называется Батыевой тропой. Она может привести к славному городу Китежу, но не каждого, а лишь чистых сердцем и душою. С тех пор город невидим, но цел, а особо праведные могут увидеть в глубине озера огоньки крестных ходов и слышать сладкий звон его колоколов.

Основная версия легенды дошла до нас в тексте «Китежского Летописца», написанного, по его собственному свидетельству, через 100 лет после описываемых событий. По утверждению историков, текст «Летописца» составлен старообрядцами, то есть уже после раскола церкви, произошедшего при патриархе Никоне в середине XVII в. Вместе с тем признается, что текст, возможно, был списан с некоего более древнего первоначального образца, о чем говорят, в частности, встречающиеся в нем фразеологические повторения.

Об озере Светлояр уже не одно столетие ходят самые невероятные слухи. Считается, что этот обычный с виду водоем обладает большой духовной силой; он исцеляет человеческие недуги, снимает порчу и даже продлевает жизнь. Были случаи, когда верующие оползали Светлояр на коленях, стремясь получить хоть малую частичку его святости. А местные школьники и студенты, надеясь на хорошую отметку, накануне экзаменов совершают вокруг озера пешие прогулки. Местные жители говорят, что познать его тайны простому смертному не суждено никогда. В Светлоярское чудо надо просто верить.

Жил Перун-громовержец на небе, но и на земле были у него немалые владения. Леса и рощи посвящались этому богу. Даже одна отломленная в такой священной роще веточка считалась святотатством, за которое расплата — смерть.
В основном это были дубовые рощи. Ведь именно дуб считался деревом Перуна. Некоторые славянские племена чтили дуб как храм, в густых ветвях которого во время грозы прячется само божество. Если же молния ударяла в дуб — это означало гнев божества на чьи-то грехи. И лишь немалыми жертвоприношениями можно было умилостивить его.
...В 1910 г., углубляя русло реки Десны, строители подняли со дна огромный ствол мореного дуба, в который было вставлено десять кабаньих челюстей. Славяне-язычники воспринимали кабана как символ злого начала и часто приносили этих животных в жертву богам. Порой клыки вепря они носили как амулеты, подвешивали их на ветвях священных деревьев. Видимо, и тот найденный дуб, пролежавший на дне реки много столетий, когда-то служил для ритуальных обрядов.
Бурные грозовые ночи в народе называют «рябиновыми». Это определение пошло от тех стародавних времен, когда ярко-алая ягода напоминала язычникам блистающие каменья на палице Перуна. Еще такие неспокойные ночи считались «воробьиными», так как старинные мифы напрямую считали птиц мистическими спутниками грозы.
Многие смельчаки и фантазеры мечтают найти огненный цветок папоротника, который поможет обнаружить клад или исцелить заболевшего. И вообще сделает его владельца «вещим» — знающим прошлое и будущее, умеющим угадывать чужие мысли, понимающим язык зверей, птиц и растений.
Древние наши предки называли папоротник Перуновым цветом. Не случайно контуры святилищ Перуна повторяли восьмигранную форму лепестков этого растения. А расцветает папоротник, по преданию, лишь в грозовую летнюю ночь на Ивана Купалу, когда Перун на своей колеснице под раскаты грома, в блеске молний, вступает в страшную борьбу с нечистью. И вспыхивает этот огненный цветок Перуна в самую полночь лишь на несколько мгновений. Потому-то практически невозможно найти счастливца, видевшего эту фантастическую картину.
А еще посвятили люди Перуну один день в неделю — четверг. И когда мы сегодня говорим: «После дождичка в четверг», — это отголосок тех времен, когда самым животворным и счастливым считался четверговый дождь, после которого ожидались всяческие блага.

Графиня Кэтлин О`Шей
В далекую старину объявились однажды в Ирландии два неизвестных купца. Никто о них прежде не слышал, и, однако, они прекрасно изъяснялись на языке этой страны. Черные волосы их перевивала золотая лента, их одежды отличались редким великолепием. Оба казались примерно одного возраста: они выглядели лет на пятьдесят, так как лоб им избороздили морщины, а бороду уже тронула седина.
В гостинице, где остановились эти важные купцы, попытались было разузнать об их намерениях, но тщетно, - те вели скрытный и уединенный образ жизни. Занятий у них не было никаких, и они целыми днями только и делали, что считали да пересчитывали золотые монеты, которые хранили в больших денежных мешках: через окна их комнаты можно было увидеть желтый блеск этих монет.
- Господа, - сказала им в один прекрасный день хозяйка гостиницы, - как же так получается, вот вы такие богачи и могли бы, кажется, поддержать людей в беде, а ни одного благочестивого дела не сделали!
- Прекрасная хозяюшка, - молвил один из них, - мы не хотели предлагать милостыню честным беднякам, боясь, что нас обманут всякие притворщики. Но пусть Нужда постучится к нам в дверь, и мы откроем ей!
На другой день, когда разнесся слух, что богатые незнакомцы приехали, чтобы раздавать всем свое золото, их дом осадила толпа людей. Правда, оттуда все выходили с разным видом: у одних на лице была написана гордость, у других - стыд.
Оказывается, эта парочка бродячих торговцев скупала для дьявола человеческие души.
Душа пожившего человека стоила двадцать золотых, и ни пенни больше: у Сатаны было достаточно времени, чтобы узнать ей цену. Душа женщины стоила пятьдесят, если та была хороша собой, и целых сто, если уродлива. Ну, а уж за душу молоденькой девушки поднимай цену выше! За свежие, чистые цветы платят дорого.
В те времена жила в этом городе графиня Кэтлин О'Шей, ангел красоты. Все ей поклонялись, а для бедняков она была единственной надеждой. Как только услышала она, что эти злодеи, воспользовавшись народной бедой - в городе в это время был голод, - крадут у бога человеческие души, она тотчас позвала к себе дворецкого.
- Скажи, Патрик, - обратилась она к нему, - сколько золотых монет в моих сундуках?
- Сто тысяч.
- А сколько драгоценностей?
- На ту же сумму, что и золота.
- А что стоит все имущество в моих замках, мои леса и земли?
- Вдвое больше, чем у вас денег и драгоценностей.
- Что ж, прекрасно, Патрик. Продай все, кроме золота, конечно, и принеси мне, что выручишь. Я хочу сохранить только этот дом.
За два дня приказания благочестивой Кэтлин были выполнены, и все богатства ее были розданы беднякам соответственно их нужде. Однако это не входило в расчеты дьявола, как передает нам предание, - ведь для него не осталось душ, которые он мог бы скупить. И вот с помощью неверного слуги эти подлые купцы проникли в покои благородной дамы и похитили последние остатки ее богатства. Напрасно она изо всех сил боролась, чтобы спасти содержимое своих сундуков: жулики Сатаны были сильнее. Конечно, если бы Кэтлин смогла перекреститься, добавляет легенда, она бы обратила их в бегство, но она защищалась, и поэтому руки у нее были заняты. Кража совершилась.
И когда вскоре бедняки обратились к ограбленной Кэтлин за помощью - увы, это оказалось бесполезно. Она более не могла уж поддержать их в нужде. Ей пришлось предоставить их искушению дьявола.
А между тем должно было пройти восемь дней, пока хлеб и прочая провизия в изобилии прибыли бы в город из восточных стран. Эти восемь дней были целой вечностью! Восемь дней требовали огромных денег, чтобы спасти всех от голода. Беднякам предстояло либо погибнуть голодной смертью, либо, отвергнув заповедь святого евангелия, совершить низкую сделку и запродать свои души - лучший дар щедрой руки всемогущего. А у Кэтлин уже не было ничего, даже свой последний дом она отдала страждущим.
Двенадцать часов провела она в слезах и стенаниях, бия себя в лилейно-белую грудь. А затем в порыве отчаяния поднялась решительно и отправилась к продавцам человеческих душ.
- Что вам угодно? - спросили те.
- Вы покупаете души?
- Да, кое-что еще удается купить, несмотря на ваши старания, синеглазая святая. А что скажешь?
- Сегодня я пришла заключить с вами сделку, - ответила она.
- Какую же?
- У меня есть душа для продажи, но она стоит дорого.
- Разве это имеет значение, если она драгоценная? Душа, как бриллиант, ценится по чистоте.
- Это моя душа.
Сатанинские посланники так и задрожали, даже коготки свои выпустили под лайковыми перчатками. Серые глазки их так и загорелись. Душа самой Кэтлин, чистая, незапятнанная, непорочная, - вот это добыча!
- Сколько же ты просишь, красавица?
- Сто пятьдесят тысяч золотом.
- Изволь! - ответили торговцы и протянули Кэтлин пергамент с черной печатью, который она, содрогнувшись, подписала.
Денежки ей были тут же отсчитаны. Вернувшись домой, она сказала дворецкому:
- Вот, раздай это! На эти деньги, что я даю тебе, бедняки протянут оставшиеся восемь дней, и больше ни одна душа не попадет к дьяволу!
Потом она закрылась в своих комнатах и приказала никому ее не тревожить.
Прошло три дня. Она никого не звала и сама не выходила.
Когда же дверь отворили, то нашли ее холодной и недвижимой. Она умерла от печали.
Но бог объявил торг этой души - столь прекрасной в своем милосердии - недействительным: ведь она спасла своих сограждан от вечных мук.
Спустя восемь дней множество кораблей доставили голодающей Ирландии несметные запасы зерна. Голод кончился.
Что же касается тех торговцев, то они исчезли из гостиницы, и никто так и не узнал, что с ними сталось. Правда, блэкуотерские рыбаки поговаривают, будто по приказу Люцифера их заточили в подземную тюрьму до тех пор, пока они не сумеют снова заполучить душу Кэтлин, которая на этот раз ускользнула от них.

Бой Кухулина с Фердиадом
Герой из героев, славный воин древнего Ульстера, первый среди воинов Красной Ветви короля Конхобара, бесстрашный уладский пес – так называли Кухулина его друзья и враги. И был еще только один воин в пяти королевствах древней Ирландии, или, как тогда говорили, – в Эрйне, который мог сравниться с Кухулином в отваге и боевом искусстве. То был Фердиад, сын Дамона.
Эти два славных героя – Кухулин и Фердиад – были названными братьями и друзьями. Они вместе росли, вместе обучались приемам боевой силы и мужества у грозной воительницы Скатах на острове Скай. Там прошла их юность, там они познали любовь и возмужали, оттуда рука об руку отправились на ратные подвиги в чужие, далекие страны.
Их преданность и верную дружбу скрепила кровь, пролитая во многих опасных битвах, боях и сражениях. Но случилось так, что, рассердившись на злого и коварного короля Конхобара, Фердиад вместе с другими воинами Красной Ветви покинул Ульстер и ушел на службу к гордой и жестокой коннахтской королеве Мав.
Как раз в ту пору Мав задумала идти войной на королевство Ульстер. Ей давно хотелось показать королю уладов Конхобару, что не он самый сильный король в Эрине.
Она собрала всех своих славных воинов, и сама повела их на север в Ульстер. Время для войны она выбрала удачное – короля Конхобара и его воинов одолел тяжкий недуг. Это случалось с ними к началу каждой зимы – в наказание за то, что однажды король Конхобар надсмеялся над богиней войны Махой.
И вот когда все уладские воины обессилели от недуга, королева Мав покинула Коннахт и подошла со своим воинством к самой границе Ульстера – к Северному Проходу.
Узнав, что на Ульстер идет могучее войско королевы Мав, Кухулин послал своего возницу Лойга к богине Махе с великой просьбой, чтобы она сняла свое проклятье с уладов. А пока силы к ним еще не вернулись, Кухулин один вышел защищать Северный Проход от врага.
Проклятье богини Махи его не коснулось: когда с уладами только случилось это несчастье, Кухулин еще не родился.
Не проходило дня, чтобы от руки Кухулина пало меньше ста воинов королевы Мав. Недаром шла о нем слава героя из героев, бесстрашного бойца, победителя во многих битвах.
Мало того, по ночам Кухулин незаметно подбирался к самому лагерю гордой королевы и камнями, метко пущенными из пращи, разгонял всю ее стражу. Так что никому не было от него покоя не только днем, но и ночью.
Тогда надумала королева Мав направить к Кухулину гонцов и послов. Гонцы бегали от нее к палатке Кухулина и обратно, передавая ее вопросы и его ответы. И было решено между ними, что не станет больше королева Мав продвигаться в Ульстер форсированным маршем, а будет каждый день посылать к Кухулину по одному воину для встречи в славном поединке. Условились они, что пока он будет биться в поединке, она может идти со своим войском вперед, но как только воин ее будет убит – коли это случится, – она остановится до следующего дня.
«Лучше уж я буду терять в день по одному воину, чем по сто», – думала коварная Мав.
Но шел день за днем, и Кухулин убивал в честном поединке одного за другим лучших ее воинов. И настал день, когда королева Мав не знала, кто бы еще мог сразиться и выдержать бой с Кухулином.
Пришлось ей созвать большой совет мужей Эрина. Стали мужи Эрина думать и, подумав, сошлись на одном:
– Фердиад, сын Дамона! Ибо в битве, в бою и в сражении он один равен храбрейшему герою Кухулину. Вместе росли они, вместе обучались приемам боевой силы и мужества у грозной Скатах.
– Удачный выбор! – одобрила королева.
И послали гонцов и послов за Фердиадом. Но Фердйад отказался, отверг, отослал назад гонцов и послов королевы. Не пошел он на ее зов, ибо знал, чего хотят от него: чтобы вступил он в единоборство с милым другом своим, названым братом и советником.

Тогда Мав послала к Фердиаду друидов и злых певцов, чтобы они спели ему три цепенящих песни и три злых заклинания – на позор, посмеяние и презрение, – если Фердиад откажется к ней прийти.
На этот раз Фердиад пошел, ибо легче, казалось ему, пасть от копья силы, ловкости и отваги, чем от стрел стыда, позора и поношения.
Мав сама вышла к нему навстречу и приняла его с честью и приветом. Потом созвала своих вождей и военачальников и приказала им устроить в честь Фердиада пир.
За столом Фердиад сидел от нее по правую руку. А с другой стороны рядом с ним Мав посадила свою дочь Фйндабайр и наказала ей подливать герою лучшие вина, чтобы его кубок никогда не оставался пустым.
Фердиад быстро захмелел и развеселился. Тогда королева стала восхвалять его отвагу, мужество и геройские подвиги и посулила ему несметные богатства, новые земли и свою дочь Фйндабайр в жены, если он вступит в единоборство с Кухулином.
Собравшиеся за столом громко приветствовали такие слова королевы.
Все, кроме Фердиада.
Он один сидел молча. Горько было ему даже думать о бое со своим другом, товарищем и побратимом. Он сказал королеве:
– Твои дары поистине щедры и прекрасны, гордая Мав! Но я недостоин их. Никогда я не приму их в награду за бой с милым моим другом Кухулином.
Еще он так сказал королеве:
И сердца наши бились рядом, И в лесах мы сражались рядом, На постели одной спали рядом, Устав, обессилев в жестоком бою...
И поняла тогда Мав, что такую преданность и любовь не разрушить ни лестью, ни подкупом. И задумала она иной план.
Когда Фердиад кончил песню об опасных делах, какие они свершали вместе с Кухулином, она, сделав вид, будто не слышала, что он только что говорил, обернулась к своим воинам и советникам и спокойно заметила:
– Пожалуй, теперь я готова поверить тому, что говорил о Фердиаде Кухулин.
– А что Кухулин говорил обо мне? – спросил Фердиад.
– Он сказал, что ты слишком опаслив и осторожен, чтобы выступить против него в поединке, – ответила Мав.
Фердиада охватил гнев, и он воскликнул:
– Не следовало Кухулину так говорить обо мне! Не мог он, положа руку на сердце, сказать, что хоть раз я был трусом или выказал недостаток храбрости в наших общих делах. Клянусь моим славным оружием, завтра же на рассвете я первый вызову его на бой, который мне так ненавистен!
И, не прибавив больше ни слова, Фердиад, печальный, вернулся в свою палатку.
В ту ночь не слышно было ни музыки, ни песен среди верных воинов Фердиада. Они видели, как вернулся с королевского пира их начальник и господин, и шепотом вели беседу, с тревогой вопрошая друг друга, что же будет. Они знали, что Фердиад искусен и неустрашим в бою, но они знали, что не менее искусен и столь же неустрашим Кухулин.
Как им было не знать, что когда встречаются в честном поединке два таких бесстрашных героя, одному из них суждено погибнуть!
Фердиад отдыхал до рассвета, а потом велел запрячь колесницу – он хотел явиться на место поединка раньше Ку-хулина.
Возница вывел коней, запряг колесницу и вернулся в палатку к Фердиаду. Он попытался уговорить своего господина не идти в бой на Кухулина. Фердиад не скрыл от него, как тяжело ему выступать против своего побратима, но уж коли он дал слово королеве Мав, он его сдержит:
Лучше б он не давал ей слова!
Печаль и гнев не оставляли Фердиада при мысли об этом. Он пришел в палатку уладских воинов и, повысив голос, громко сказал, чтобы слышали все:
– Пусть лучше мне погибнуть от руки славного Кухулина, чем ему от меня! А если падет от моей руки Кухулин, не жить и королеве Мав и многим из ее славных воинов. Виною тому обещание, какое она вырвала у меня, когда я был пьян и весел у нее на пиру. Верьте мне!
Потом Фердиад взошел на колесницу и устремился к броду через реку на место поединка. Там он заставил возницу распрячь коней и, разобрав колесницу, велел поставить для себя шатер и накрыть его шкурами. Землю застлали пледами, набросали подушек, и Фердиад лег спать до прихода Кухулина.
А пока он спал, верный Кухулину Фёргус тайно покинул палатку коннахтских воинов и отправился к Кухулину, чтобы сказать ему, с кем ему предстоит биться в грядущий день.
– Клянусь жизнью, – р.оскликнул Кухулин, услышав эту весть, – не такой разговор хотелось бы мне вести с моим другом и побратимом! Не из страха перед ним, но из любви и нежной привязанности. Но раз уж так случилось, лучше мне погибнуть от руки этого славного воина, чем ему от меня!
И Кухулин лег спать и спал долго. Не хотел он рано вставать, чтобы коннахтские воины не сказали, что ему не спится от страха перед Фердиадом. Солнце стояло уже высоко, когда он наконец поднялся на свою колесницу и поехал к броду через реку на место поединка.
Фердиад уже ждал его и, как только Кухулин сошел с колесницы, приветствовал своего друга.
– Ах, Фердиад, – горестно сказал ему в ответ Кухулин, – раньше я верил, что ты приветствуешь меня как друг. Но теперь этой веры больше нет! Как мог ты променять нашу дружбу на лживые обещания вероломной женщины?
Уязвленный упреками Кухулина, Фердиад воскликнул:
– Не слишком ли затянулся наш разговор? Пора вступить в беседу нашим копьям!
И вот, сблизившись, славные воины стали метать друг в друга легкие копья. Словно пчелы в ясный летний денек, летали между врагами острые дротики, и горело солнце на их крыльях – наконечниках.
Так бились они целый день, время от времени меняя оружие. Но и в защите, и в нападении их искусство было равно, и какое бы оружие они ни выбирали, ни разу оно не обагрилось их кровью. Когда же спустилась ночь, они решили, что на сегодня поединок закончен и пора отдохнуть.
Побросав оружие своим возницам, отважные воины кинулись друг другу на шею и трижды по-братски нежно расцеловались.
Потом возницы приготовили для них постели из свежего камыша, для каждого на своем берегу реки: для Фердиада – на южном, для Кухулина – на северном.
Из Ульстера прискакали гонцы и привезли Кухулину целебные травы и снадобья, чтобы поднять его силы и избавить от боли и усталости его натруженное тело. Кухулин разделил все травы и все лекарства поровну и отослал половину Фердиаду.
А коннахтские воины принесли из лагеря для Фердиада еду и питье. Фердиад разделил тоже все поровну и отослал половину Кухулину.
Ночь их кони провели в одном загоне, а возницы – вместе у одного костра.
Наутро, как только засветило солнце, бойцы снова встретились у брода. На этот раз они сражались на колесницах, пуская в ход тяжелые копья. Бой шел весь день, и каждый получил немало жестоких ударов, прежде чем настала ночь и они решили передохнуть. На этот раз оба были так тяжело изранены, что птицы могли влетать в их раны с одной стороны и вылетать с другой.
Но и эту ночь их кони провели в одном загоне, а возницы – вместе у одного костра.
Когда же наутро они встретились у брода, чтобы продолжать поединок, Кухулин увидел, что Фердиад уже не тот, что был прежде: и взгляд его стал мрачен, и не мог он уже прямо держаться, а шел сгорбившись, еле волоча ноги.
Великая печаль охватила Кухулина. Он перешел вброд реку и, приблизившись к Фердиаду, сказал ему:
– Друг мой, товарищ и побратим, вспомни, как мы любили друг друга, как вместе проливали кровь в жестоких битвах, боях и сраженьях. Послушай своего младшего брата: откажись от единоборства у брода!
На это Фердиад ниже опустил голову, чтобы не смотреть в глаза Кухулину, и сказал с грустью, что не может он нарушить свое слово, данное в злую минуту королеве Мав, и будет биться с Кухулином, пока один из них не победит.
На этот раз они вместе выбрали оружие, и бой начался.
Весь длинный день в полной тишине они метали тяжелые копья, сшибались на острых мечах, рубили, кололи, резали и наносили прямые удары. Только темный вечер заставил их кончить единоборство.
Все так же молча побросали они оружие своим возницам и, не обнявшись, не сказав друг другу доброго слова, мрачно разошлись по своим палаткам.
Ту ночь их кони провели в разных загонах, а возницы – каждый у своего костра.
Рано утром Фердиад поднялся первым и надел свои самые прочные, самые тяжелые, непроницаемые боевые доспехи, чтобы защитить себя от ужасного рогатого копья – Га-Бульга, каким славился Кухулин в поединке у брода.
Вскоре вышел к реке и Кухулин, и бой разгорелся, свирепый и беспощадный.
Удары их копий были так сильны, что щиты бойцов прогнулись внутрь. Шум битвы их был так велик, что вспугнул всех демонов неба и заставил их носиться в воздухе с громкими криками. Так тяжела была поступь бойцов, что они вытеснили реку из берегов.
Уже близился вечер, когда Фердиад неожиданным выпадом жестоко ранил Кухулина, вонзив свой меч в его тело по самую рукоять, и кровь рекой полилась из раны и затопила брод.

Кухулин не успел ответить, а Фердиад следом за первым ударом нанес второй и третий.
Только тогда крикнул Кухулин своему вознице Лойгу, чтобы подал он рогатое копье Га-Бульгу. Прицелившись, он метнул его двумя пальцами ноги, и Га-Бульга, пробив тяжелые доспехи Фердиада, смертельно поразило его.
– Вот и пришел мне конец, мой Кухулин, – произнес Фердиад и рухну на землю.
Увидев, как падает на землю его друг и названый брат, Кухулин отбросил страшное свое оружие и кинулся к Фердиаду. Он склонился над ним, поднял его на руки и с осторожностью перенес через брод на северную сторону реки – сторону славных уладов. Не хотел он оставлять друга своих юных лет, своего названого брата, соратника в грозных битвах на земле врагов, на южном берегу реки.
Кухулин опустил Фердиада на землю, склонился над ним и стал горько его оплакивать. Забывшись в горе и не думая об опасности, Кухулин долго просидел так возле убитого друга, пока его возница Лойг не посоветовал ему уйти подальше от брода, где в любую минуту на него могли напасть коварные воины королевы Мав.
На слова Лойга Кухулин медленно поднял голову и сказал тихо, печально:
– Друг мой Лойг, знай и запомни: отныне и впредь любая битва, любой бой или сраженье покажутся мне пустой шуткой, забавой, игрушкой после поединка с милым моему сердцу Фердиадом.
И такую песню сложил Кухулин, оплакивая убитого друга:

В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть.

В ученье у Скатах мы были рядом –
У грозной наставницы юных лет
Вместе прошли мы науку побед...
И вот у брода ты встретил смерть.
В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть.

В боях жестоких мы бились рядом,
И каждому щит был от Скатах в дар –
За первый успех, за верный удар...
И вот у брода ты встретил смерть.

В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,

Милый мой друг, мой светоч, брат мой,
Гроза героев, славный герой,
Без страха ты шел в последний бой...
И вот у брода ты встретил смерть.

В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,

О лев свирепый, лютый и мудрый,
О вал морской, что о берег бьет,
С пути все сметая, ты шел вперед...
И вот у брода ты встретил смерть.

В играх, забавах мы были рядом,
Пока у брода не встретил ты смерть,

Любимый друг мой, отважный Фердиад,
Все смерти стоят твоей одной.
Вчера высокой ты был горой.
Сегодня у брода ты встретил смерть.

Билли Мак Дэниел, наверное, тоже был когда-то молодым и подавал надежды: лихо отплясывал на святом празднике, мог запросто осушить пинту или две, умел ловко работать дубинкой. Боялся он только одного - а вдруг нечего будет выпить? И заботился лишь об одном - кто заплатит за выпивку? И не думал ни о чем, кроме веселья.
Пьян он был или трезв, у него всегда находилось крепкое словцо и меткий удар - кстати, лучший способ завязывать и кончать спор.
Плохо только, что боялся, заботился и думал этот самый Билли Мак Дэниел лишь об одном, а потому попал в дурную компанию. И уж будьте уверены, нет ничего хуже хороших людей, попавших в дурную компанию!
Так случилось, что в одну ясную, морозную ночь, вскоре после рождества, Билли возвращался домой один. Светила круглая луна. И хотя стояла такая ночь, о какой можно только мечтать, он совсем продрог.
- Право слово,- стуча зубами, говорил он, - глоток доброго вина не помешал бы погибающему от холода человеку. Я бы не отказался сейчас даже от целой кружки лучшего вина!
- Что ж, дважды тебе не придется просить, Билли! - сказал маленький человечек в красной треуголке, обшитой золотым галуном, и с большущими серебряными пряжками на башмаках, такими огромными, что казалось просто чудом, как он мог передвигаться в них.
И он протянул Билли стаканище с себя ростом, наполненный таким прекрасным вином, какое вряд ли вам удавалось видеть или пробовать.
- За ваши успехи, мой маленький дружок! - сказал Билли Мак Дэниел, нисколько не смутившись, хотя прекрасно знал, что человечек принадлежал к нечистым.- За ваше здоровье! И почтеннейше благодарю. Зка важность, кто платит за выпивку,- он подхватил стакан и осушил его до дна одним глотком.
- Успехи так успехи,- сказал человечек.- И я сердечно рад тебя видеть, Билли. Только не думай, что тебе удастся провести и меня, как других. Доставай, доставай свой кошелек! Расплачивайся по-джентльменски.
- Что? Я должен тебе платить? - возмутился Билли.- Да я могу взять и засунуть тебя к себе в карман, как какую-нибудь смородину.
- Билли Мак Дэниел, - сказал маленький человечек, очень рассердившись, - ты будешь моим слугой семь лет и один день! Вот как мы с тобой поквитаемся. Так что готовься следовать за мной.
Услышав это, Билли уже начал жалеть, что так дерзко разговаривал с человечком и, сам не зная отчего, вдруг почувствовал, что должен всюду следовать за ним. Целую ночь напролет без единой передышки он шагал за ним вверх и вниз, через изгороди и канавы, по болотам и зарослям. А когда начало светать, человечек обернулся к Билли и сказал:
- Сейчас ты можешь отправляться домой, но берегись, Билли, если посмеешь не явиться сегодня вечером на крепостной вал. Только попробуй, вот увидишь, тебе же хуже придется! А будешь мне хорошим слугой, и я тебе буду добрым хозяином.
Билли Мак Дэниел отправился домой. И хотя он устал и вконец измучился, он так и не сомкнул глаз, все думая о человечке. Однако он побоялся не выполнить его приказания и к вечеру поднялся и отправился на крепостной вал. Только он гуда добрался, как маленький человечек подошел к нему и сказал:
- Сегодня ночью, Билли, я собираюсь совершить длинное путешествие. Так что оседлай-ка мне коня. Для себя тоже можешь взять скакуна, ты поедешь со мной, а то после вчерашней ночной прогулки небось устал.
Билли подумал, что это очень мило со стороны его господина, и в ответ поблагодарил его.
- Но простите, сэр, - сказал он, - что я осмеливаюсь спросить вас, а где ваша конюшня? Поблизости я не вижу ничего, кроме этого вала, какого-то старого боярышника там, в углу поля, ручейка, протекающего у подножия холма, да вот этого болота напротив нас.
- Не задавай вопросов, Билли! - сказал человечек. - Отправляйся к болоту и принеси мне два самых крепких тростника, какие найдешь.
Билли подчинился, а про себя с удивлением подумал: зачем это человечку? Срезал два самых толстых тростника, какие сумел найти - у каждого на стебле торчала коричневая цветущая головка, - и принес их своему господину.
- Влезай, Билли! - сказал человечек, беря у него один тростник и усаживаясь на него верхом.
- Но куда, ваша честь, я должен влезать? - спросил Билли.
- На коня, вот как я, куда же еще, - ответил человечек.
- Вы меня, наверное, совсем за дурака принимаете, - сказал Билли, - коли заставляете сесть верхом на какой-то тростник. Уж не хотите ли вы меня уверить, что этот тростник, который я только что сорвал вон на том болоте, и есть конь?
- Влезай! Влезай! Без разговоров,- сказал человечек, глядя очень сердито. - Лучший конь, на каком тебе доводилось ездить, и в подметки этому не годится.
Что ж, Билли подумал, что это шутка, но побоялся рассердить хозяина и уселся верхом на тростник.
- Боррам! Боррам! Боррам! - трижды выкрикнул его господин, что на человеческом языке означает расти, увеличиваться. Билли повторил вслед за ним. Тростники начали расти, расти, наконец превратились в великолепных коней и понеслись во весь дух. И тут Билли обнаружил, что сидит на коне задом наперед, потому что, когда он усаживался на тростник, он просто не думал, что делает. Довольно-таки неудобно было сидеть носом к конскому хвосту, но конь сорвался с места так стремительно, что перевернуться было уже невозможно и оставалось только покрепче держаться за его хвост.
Наконец путешествие кончилось, и они остановились у ворот богатого дома.
- А теперь, Билли, - сказал человечек, - делай все в точности, как я, и следуй за мной. А так как ты не сумел отличить голову коня от хвоста, помни, ты не должен вертеть головой, пока не сможешь точно сказать, стоишь ли ты на голове или на ногах: учти, старое вино может заставить говорить даже кошку, но также может сделать немым человека.
Тут человечек произнес несколько чудных словечек, которые Билли не понял, но тем не менее умудрился повторить следом за ним. И оба пролезли в замочную скважину сначала одной двери, потом другой, пока наконец не очутились в винном погребе, в котором хранились всевозможные вина.
Маленький человечек напился до чертиков. Билли ни в чем не хотел от него отставать и тоже выпил.
- Вы лучший господин на свете, ей-ей! - говорил Билли человечку. - Кто будет следующий, наплевать. Мне очень нравится служить у вас, если вы и дальше станете давать мне как следует' выпить.
- Ни в какие сделки я с тобой не вступал, - сказал человечек, - и не собираюсь. Подымайся и следуй за мной!
И они убрались восвояси через замочные скважины. Каждый взобрался на тростник, оставленный у входной двери, и не успели сорваться с их губ слова: «Боррам, Боррам, Боррам!» - как оба уже неслись галопом, расшвыривая перед собою облака, будто снежные комья.
Когда они вернулись к крепостному валу, человечек отпустил Билли, приказав ему явиться на то же место и в тот же час на следующий вечер. Так они и разъезжали одну ночь туда, другую сюда, когда на север, когда на восток, когда на юг, пока во всей Ирландии не осталось ни одного достойного винного погреба, в котором бы они не побывали. Более того, они теперь знали букет всех вин, какие хранились в этих погребах, пожалуй, лучше самих дворецких.
И вот как-то вечером, когда Билли Мак Дэниел, как обычно, встретился с человечком на крепостном валу и направился было к болоту за конями для очередной поездки, его господин сказал ему:
- Билли, сегодня мне понадобится еще один скакун, может случиться, что возвращаться мы будем в большей компании, чем едем туда.
И Билли, который теперь уже прекрасно знал, что задавать вопросы не следует, не стал ждать приказаний своего господина, а взял да принес еще один тростник. Ему не терпелось узнать, кто же все-таки будет возвращаться в их компании.
«Может, мой брат-слуга, - думал Билли. - Тогда уж он будет ходить на болото за конями каждый божий вечер. А я ничем не хуже своего господина, по-моему, я такой же истинный джентльмен, как он».
Так-то вот. И они отправились. Билли вел третьего коня, и в дороге они не остановились ни разу, пока не добрались до приглядного фермерского домика в графстве Лимерик. Он стоял чуть ниже старого Карригоганиельского замка, который был выстроен, как говорят, самим великим Брианом Бору. В доме шел настоящий пир горой, и человечек на минуту остановился у двери послушать. Потом вдруг повернулся к Билли и сказал:
- Знаешь, Билли, завтра мне стукнет ровно тысяча лет!
- Да что вы? Ну, дай бог вам доброго здоровья, - говорит Билли.
- Никогда не повторяй этих слов, Билли! - испугался старичок. - Иначе я пропал, и все по твоей милости. - И он продолжал: - Послушай, Билли, раз уж завтра исполняется тысяча лет, как я живу на этот свете, я думаю, мне пришла самая пора жениться, а?
- Я тоже так думаю,- согласился Билли. - Вне всяких сомнений даже, если только вы и в самом деле намерены жениться.
- За этим я и притащился сюда в Карригоганиель, - сказал старичок.- Сегодня вечером в этом самом доме молодой Дарби Райли собирается жениться на Бриджет Руни. Она высокая и миленькая, к тому же из хорошей семьи, и я решил поэтому сам на ней жениться и забрать ее с собой.
- А что скажет на это Дарби Райли? - спросил Билли.
- Молчи! - сказал человечек и очень строго поглядел на него. - Я привел тебя сюда не для того, чтобы ты задавал мне вопросы.
И без дальнейших объяснений он забормотал те самые чудные словечки, с помощью которых пролезал в замочную скважину легко, будто воздух. А Билли считал себя чудо каким умным, что ухитрялся повторять их следом за ним.
Они оба проникли в дом, и, чтобы получше разглядеть гостей, человечек вспорхнул, словно воробей какой-нибудь, на толстую балку, которая проходила через весь потолок над головами пирующих. Билли последовал его примеру и уселся на другую балку к нему лицом. Но так как он не очень-то привык сидеть в подобных местах, ноги его неуклюже болтались в воздухе, и было совершенно ясно, что в этом деле он не ухитрился точно следовать примеру маленького человечка, - тот сидел, согнувшись в три погибели. Будь он портным хоть всю свою жизнь, ему бы не устроиться удобней, чем вот так, подогнувши под себя ноги.
Так они и сидели там, господин и слуга, и глядели вниз на пирующих. А под ними расселись священник с волынщиком, отец Дарби Райли с двумя братьями Дарби и сыном его дяди. Сидели там и отец с матерью Бриджет Руни. Эта парочка очень гордилась в тот вечер своей дочкой. Что ж, у стариков было на это полное право! Потом четыре сестры невесты в новеньких с иголочки лентах на шляпках и ее три братца - такие умытые и умненькие на вид, ну прямо три мальчика из Манстера. Еще дяди и тетки, и кумушки, и всякие там двоюродные - в общем, хватало, дом был набит битком. А стол просто ломился от еды и питья. Даже если б вдвое больше набралось народу, и то хватило бы каждому.
И вот в тот самый момент, когда миссис Руни с благоговением приступила к первому куску поросячьей головы с белой капустой, невеста вдруг возьми да чихни. Все сидевшие за столом вздрогнули, но ни один не сказал: «Дай бог тебе доброго здоровья!» Каждый подумал, что это сделает священник, как и следовало бы ему по долгу службы. Никому не хотелось разевать рот, чтобы вымолвить хоть словечко, потому что, к несчастью, все рты были заняты поросячьей головой и зеленью. И через минуту уже за свадебным столом продолжались шутки и веселье. Обошлось без святого благословения.
Однако Билли и его господин с высоты своего положения не остались безучастными наблюдателями к этому происшествию.
- Ха! - воскликнул маленький человечек и от радости задрыгал одной ногой, которую вытащил из-под себя.
Глазки его так и забегали, так и загорелись странным огоньком, а брови поднялись и изогнулись наподобие готического свода.
- Ха! - сказал он, злорадно поглядывая то вниз на невесту, то вверх на Билли. - Наполовину она уже моя! Пусть только еще два разочка чихнет, не погляжу ни на священника, ни на псалтырь, ни на Дарби Райли - моя, и все тут!
Красотка Бриджет опять чихнула, но так тихо и при этом так покраснела, что, кроме маленького человечка, почти никто этого не заметил или сделал вид, что не заметил. И уж никто и не подумал сказать ей: «Дай бог тебе доброго здоровья!»
А Билли все это время не сводил с бедной девушки глаз, и на лице его была написана глубокая печаль. Он все думал: как это ужасно, что такая вот симпатичная молоденькая девятнадцатилетняя девушка, с огромными голубыми глазами, нежной кожей и с ямочками на щеках, пышущая здоровьем и весельем, должна выйти замуж за маленького уродца, которому стукнуло без одного дня тысячу лет!
Как раз в эту решающую минуту невеста чихнула в третий раз, и Билли, что было мочи, выкрикнул:
- Дай бог тебе доброго здоровья!
Почему вырвался у него этот возглас - то ли потому, что он пожалел невесту, то ли просто в силу привычки, - он и сам не мог толком объяснить. И только он произнес это, маленький человечек вспыхнул от ярости и разочарования, спрыгнул с балки, на которой сидел, и, выкрикнув пронзительно, словно испорченная волынка: «Я тебя увольняю, Билли Мак Дэниел, а в награду получай!» - дал бедному Билли такого здоровенного пинка в зад, что злополучный слуга растянулся лицом вниз, руки в стороны на самой середине праздничного стола.
Уж если Билли удивился, то можете себе представить, каково было изумление пирующих, когда его так вот бесцеремонно сбросили прямо на них. Но он рассказал им свою историю, и отец Куни отложил в сторону нож и вилку и тут же, не сходя с места и не теряя времени, обвенчал молодых.
А Билли Мак Дэниел отплясывал ринку на их свадьбе, да и угостили его на славу, что, на его взгляд, было получше танцев.